Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

— Нет! — закричал я, захлебываясь болью и страхом перед наступающей неизбежностью, словно забывая, что и сам мертв. Из глаз моих россыпью вырвались на щеки слезы, и в унисон моему вою боли заструились по их поверхности.

Так я не плакал никогда. Ни тогда в детстве, ни потом в юности, зрелости. Так искренне, от всего сердца, души, как говорили мои родители, старики, предки.

Впрочем, окрик моей боли был также резко прерван, потому как веки глаз любимой, дрогнув, открылись, и на меня воззрилась синь ее радужек, схожих с небосводом, раскинувшимся над планетой Радугой, а секундой спустя Лина внезапно встала с кресла. Я качнул головой, с трудом понимая, что происходит и тот же миг моя любимая, опустившись на присядки, протянула руку и сняла с деревянного подлокотника кресла зацепившийся конец радужного луча, вновь ставшего тонким, как нить, струна, волоконце, паутинка. Линочка и сама сейчас была того же радужного сияния, только в отличие от меня ее тело вмещало в себя три цвета: красный, оранжевый, желтый. Цвета восходящего на небосклон Усила, рождающего новый день, новую жизнь для кого-то.

— Не хотел тебя убить, пришел только попрощаться, — очень тихо произнес я, а сам глянул сквозь радужную душу, личность, мысль Лины на застывшее, на кресле ее человеческое тело, с устремленным на меня взором синих, окутанных розовой склерой, глаз, и тягостно вздрогнул, будто осознавая произошедшее с нами. Такое неотвратимо горестное для наших близких.

— Нет, не убил. Я сама, — также приглушенно отозвалась душа моей Лины, и слегка качнула головой, поддерживая меня и успокаивая. — Не могу более без тебя. Не хочу без тебя.

— Люблю тебя, — едва выдохнул я, так как о любви не всегда кричат, порой о ней только шепчут, чтобы не вспугнуть. И незамедлительно подался вперед, в шорохе переламывающейся листвы пальцами левой руки отыскивая конец радужного луча, что сиял всеми семью цветами и который привел меня сюда, будучи всегда для нас путеводной, связывающей нитью.

Мы поднялись на ноги синхронно. И я всего-навсего на доли секунд, опережая Лину, протянул навстречу ей левую ладонь, на которой лежал конец все еще радужно переливающегося луча, а когда она сверху накрыла его своим, свет неожиданно вокруг нас погас.

Точно мы вновь возникли, и этому как всегда предшествовала тьма, ночь, женщина, инь. Источник величайшего чуда!

Чуда рождения!

Впрочем, даже в этой темноте для меня продолжала сиять Лина, всей своей пропорционально сложенной фигуркой, стройными ножками, узкими плечами, удлиненной шеей и шаровидной формы грудью с чуть приподнятыми сосками. Я даже видел ее лицо повторяющее форму сердечко, то которое впервые нарисовал для своей любимой мамочки на листке бумаги и не умело разукрасил красным карандашом. Лицо, сохранившее и высокий лоб любимой, и приподнятый кончик носа, и темно-синие радужки с розовой склерой глаз, и алые губы, окутанное белокурыми, вьющимися до плеч волосами, не приглушаемых даже сиянием трех радужных цветов наполняющих само тело.

А тьма также медленно, как восходит на небо солнце и приходит день, стала наполняться отдельными пятнами света. Не всегда белыми, дневными красками, порой только дымчатыми голубыми, розовыми туманами, яркими всплесками звезд, созвездий, мельчайшей пылью (словно пропущенной сквозь сито), газами, космическими лучами, спиральными галактиками с видимыми галактическими дисками и закрученными мощными рукавами, или напоминающими круги, эллиптических, и вовсе не частых линзовидных, с ярким, сильно сжатым центром. Пугающие просторы космоса не были в силах разорвать нашу связь. Но я, боясь отпустить Лину и на миг, протянул правую руку и в ухватив ее за левую, схоронил пальцы любимой в своей ладони. И тотчас нас ощутимо закружило в мироздании. И отдельные туманности, будто пытаясь догнать или только коснуться, пустили в нашу сторону узкие струи пара, а мельчайшая пыль присыпала белокурые волосы Виклины, создав на них тончайшую сеть голубой изморози.

И также внезапно, как нашему общему рождению явилась тьма, космос сменился на лазурь небосвода, и ярко-желтое солнце, с золотым ореолом, заняв центральное место на куполе, осветило местность кругом приятными, теплыми, желтоватыми лучами. А вокруг нас яркая зелень травы всплесками покрытая розовыми полянами высокого цветущего Иван-чая, начертала огромный в размахе луг. Справа и весьма удалено приволье пространства переходило в чуть приподнятые взгорья, покрытые и вовсе изумрудными кронами лесов. А слева даль луга соединялась с широкой вялотекущей речкой, чья насыщенная синь воды, точно отражала в себе небо. Берега реки местами поросли побегами камыша, чуть шевелящего собранными в метелку колосками. Однако это были не всегда плотные заросли, как у меня на Земле, иногда прореженные, какие в свой срок я видел на Радуге.

Сама же растительность покрывающая луг, низкая, с шелковистыми, узкими листами какого-то злака, мгновенно лизнула мои стопы, стоило мне ее почувствовать под подошвами. Я выпустил левую руку Лины, и немедля сжал крепче правую, боясь ее потерять. Я лишь мельком оглядел незнакомую мне местность, приметив, что радужное сияние с наших тел спало, и мы теперь выглядели как обычные люди, с привычным ей розово-белым цветом кожи и моим смугло-белым с золотистым оттенком. Мы даже были одеты. Она в короткие темно-синие шорты и рубашку с прямым разрезом, заканчивающимся на середине груди, где клинообразные вставки расширяли подол, а собранные у запястья в складки узкие, длинные рукава, сдерживаемые широкими кожаными браслетами изображали вышитые красными и синими нитями удивительные узоры, подобные на вороте и подоле. На мне же были одеты льняные, белые брюки, зауженные книзу и рубашка навыпуск. Туникообразная, по длине почти доходящая до колен, с узкими, длинными рукавами, круглым вырезом и прямым разрезом, заканчивающимся на середине груди. На рубашке также имелись клинообразные вставки расширяющие подол, ромбические ластовицы в области подмышек, и вышивка (красными и синими нитями) на вороте, подоле и краю рукавов. А одинаковые по виду тканые шнурки с длинными кистями опоясывающие сверху рубашки, мою и Виклины, однозначно, теперь указывали на нас, как нечто единое не столько даже для радуженцев или землян, сколько для нас. Обозрев наше единение даже в вещах, я, вдохнув свежий, сладковато-медовый аромат цветущего Иван-чая, переплетенного с пряным, горько-миндальным запахом моей Лины, спросил:

— Где мы, любимая?

— Где захотим, — отозвалась она, и, улыбнувшись, совсем чуть-чуть качнула головой, сбрасывая с белокурых локонов голубую изморозь мироздания. — Это мир моей мечты.

Голубая изморозь, ярко блеснув, заструилась вниз к зеленой траве, в лучах сияющей звезды, согревающей этот мир, показавшись мне мельчайшими каплями воды, а может даже снежинок. Я вскинул вверх правую руку и коснулся алых губ любимой, прошелся подушечками пальцев по ее выступающим скулам, коже, глазам, а после, подтянув к себе, крепко обнял так, как об этом мечтал долгие дни, месяцы, столетия.