Альфред Бестер - Моя цель — звезды

— Если всем позволено нажимать на кнопки, я требую доступа к своей.

— Это тебе не просто идеалистическое…

— Нет ничего важнее идеализма.

— Тайна Фойла важнее, — промурлыкал Ян-Йеовил. — Господа, тайна ПирЕ по сравнению с ней незначительна. — Он улыбнулся Фойлу. — Ассистент адвоката Шеффилда подслушивал часть вашей беседы в старом соборе Святого Патрика. Мы знаем, что вы умеете джонтировать в космосе.

Остальные онемели.

— Джонт в космосе? — выдавил Дагенхэм. — Невероятно! Вы ничего не путаете?

— Не путаю. Фойл продемонстрировал, что это реально. Он джонтировал через шестьсот тысяч миль с рейдера ВС на борт полуразрушенного «Кочевника». Как я уже сказал, это поважнее ПирЕ. Я предпочел бы сперва обсудить это новое обстоятельство.

— Все объявили, чего хотят они, — медленно проговорила Робин Уэнсбери. — Но чего хочешь ты сам, Гулли Фойл?

— Спасибо, хоть ты вспомнила, — ответил Фойл. — Я хочу подвергнуться наказанию.

— Что?!

— Я хочу, чтобы меня покарали, — сказал он сдавленным голосом, и на его перебинтованном лице начали проступать стигматы. — Я хочу расплатиться за то, что совершил, и обнулить баланс. Я хочу сбросить с себя этот проклятый крест, который волоку. Он ломает мне хребет. Отправьте меня обратно в Гуфр-Мартель, пожалуйста. Я хочу, чтобы меня лоботомировали, если я это заслужил. Я знаю, что заслужил. Я хочу…

— Ты хочешь сбежать, — вмешался Дагенхэм, — но тебе это не удастся.

— Я хочу освободиться!

— Это не обсуждается, — сказал Ян-Йеовил. — В твоей башке слишком много ценного, чтобы ее лоботомировать.

— Давай оставим детский лепет о преступлении и наказании, — прибавил Дагенхэм.

— Нет! — запротестовала Робин. — Грех можно искупить. Об этом нельзя забывать.

— Прибыль и убыток, грех и искупление, идеализм и реализм, — улыбнулся Фойл. — Какие ж вы самоуверенные. Какие тупые. Какие прямолинейные. Видите только то, что хотите видеть. Вы на себя, блин, посмотрите. Престейн, ты отдашь Оливию мне? Или ты отдашь ее под суд? Она виновна в массовом убийстве.

Престейн попытался встать, но повалился назад в кресло.

— А что там ты говорила насчет искупления? А, Робин? Оливия Престейн убила твою мать и сестер. Ты ее простишь?

Темная кожа Робин стала пепельной. Ян-Йеовил что-то промямлил, но Фойл оборвал его:

— У Внешних Спутников нет ПирЕ, Йеовил. Шеффилд мне об этом проговорился. Ты все еще намерен использовать это вещество против них? Ты хочешь сделать мое имя нарицательным? Как сталось с именами Линча и Бойкота?

Фойл круто развернулся к Джизбелле.

— А ты достаточно последовательна в своем идеализме, чтобы отсидеть остаток срока в Гуфр-Мартеле? А ты, Дагенхэм, позволишь ее туда бросить? Ты ее отпустишь?

Он постоял немного с горькой усмешкой, слушая галдеж: все заговорили одновременно, оправдываясь.

— Жизнь — простая штука, — сказал он. — И решение так же просто, разве нет? Уважить ли мне права собственности Престейна или благополучие Внутренних Планет? Идеализм Джизбеллы или реализм Дагенхэма? Совестливость Робин? Нажмите на кнопку, робот подпрыгнет. Но я-то не робот. Я фрик. Таких уродов во Вселенной еще не бывало. Я мыслящий зверь, а не человек. Я пытаюсь разобраться во всей этой лабуде. А не раскидать ли мне ПирЕ по миру, чтобы вы себя сами прикончили? А не обучить ли мне человечество искусству космоджонта, чтобы люди распространились по всей Вселенной от галактики к галактике? Каков же верный ответ?

Робот-бармен вдруг ожил и швырнул через палату свой смеситель для коктейлей. Тот с ощутимым звуком врезался в стену. Повисло удивленное молчание. Дагенхэм ругнулся:

— Черт! Престейн, я, кажется, снова испортил ваши игрушки своей радиацией.

— Ответ утвердительный, — совершенно разборчиво проговорил робот.

— Что? — спросил изумленно Фойл.

— Ответ на ваш вопрос утвердительный.

— Спасибо, — сказал Фойл.

— Рад служить, сэр, — отвечал робот. — Человек — прежде всего общественное животное, а потом уже индивид. Оставайтесь членом общества, выбирает ли оно разрушение или нет.

— Чушь собачья, — нетерпеливо перебил его Дагенхэм. — Престейн, выключите эту железяку.

— Погодите, — остановил его Фойл и воззрился на вечную усмешку, выгравированную на лице робота. — Но ведь обществом могут заправлять идиоты. Оно может избрать неверную дорогу, запутаться. Ты сам слышал, о чем мы тут говорим.

— Да, сэр, но общество следует обучать, а не диктовать ему. Вы должны научить общество.

— Джонтировать в космосе? Зачем? Зачем отправляться к звездам, в иные галактики? Зачем?

— Потому что вы живы, сэр. С тем же успехом можно спросить: зачем жить? Не спрашивайте. Просто живите.

— Он сбрендил, — проворчал Дагенхэм.

— Но какой великолепный бред! — шепотом заметил Ян-Йеовил.

— В жизни должен быть какой-то высший смысл, — сказал роботу Фойл.

— Так разыщите его сами, сэр. Не просите мир остановиться просто потому, что вы сомневаетесь в цели его движения.

— Почему мы не можем выступить вперед все вместе?

— Потому что все люди разные. Вы люди, а не лемминги. Кто-то должен вести, а кто-то — быть ведомым.

— И кто будет вести?

— Тот, кто может… зажечь людей. Вдохновить их.

— Я фрик.

— Все вы фрики. Но фрики существовали всегда. Жизнь — выходка фрика. Всегда есть место для надежды и славы.

— Большое спасибо.

— Рад служить, сэр.

— Вы просто спасли мне этот день.

— В любой день всегда где-то да выдастся хорошая погода, — просиял робот. Потом он заскрипел, задымился и рухнул на пол грудой железа.

Фойл поглядел на собравшихся.

— А железяка-то права! — заметил он. — Это вы ошибаетесь. Кто мы такие? Кто мы все такие, чтобы решать за остальной мир? Давайте мир решит сам. Кто мы такие, чтобы скрывать от него эту тайну? Давайте откроем ее миру, и пускай люди решат сами. В собор Святого Патрика!

Он джонтировал. Присутствующие последовали за ним. Развалины собора все еще были оцеплены, но рядом уже собралась колоссальная толпа. На место взрыва джонтировало столько зевак, что полиция вынужденно раскинула над руинами защитное индукционное поле. И даже так зеваки, безумцы и просто досужие любознатцы пытались джонтировать внутрь, но защитное поле обжигало их; они отскакивали, вскрикивая от боли. По знаку Ян-Йеовила поле убрали. Фойл пробрался через горячие руины к восточной стене собора, которая частично уцелела: от нее сохранился вал высотой, может быть, футов пятнадцать. Он ощупал дымящиеся камни, нажал и потянул. Что-то заскрежетало. Секция стены размером три на пять футов отошла было, но тут же застряла. Фойл схватился за нее и нажал в нужную сторону. Секция дрогнула. Потом оплавленные петли поддались, и камни осыпались к его ногам.