Рэй Брэдбери - Марсианские хроники. Полное издание [litres]

Честно говоря, в наши дни научная фантастика осталась единственным жанром, в котором может работать человек, имеющий идеи. Можно сколько угодно рассуждать о материализме, коммерции, телевидении и фашизме, пока ты развлекаешь читателей. Только нельзя писать примитивные агитки, история должна нестись вперед, дышать вместе с героем, у вас не должно быть времени остановиться и прочитать лекцию. История должна рассказать себя, развлечь, отвлечь и посеять семена мысли, которые вы удобрите позже. Если вас беспокоит, что люди перестали ходить пешком, напишите рассказ о будущем. Если вы не понимаете, благо ли машины или зло, вот ваше поле боя. Если ваше воображение равно по силе вашему негодованию, как выразился мистер Кристофер Ишервуд, вы в безопасности. Но если воображение вас подводит и вы просто хотите высказать свое возмущение состоянием общества, то вы похожи на одинокого подстрекателя на Юньон-сквер на закате – одинокого вполне заслуженно.

А кроме того, в этом жанре можно писать, не опасаясь, что вас назовут коммунистом. Это последнее пристанище для людей, которые хотят думать в наше время, когда сторонники маккартизма полагают само наличие мыслей опасным. Меня все еще ни разу не обвинили в коммунизме, хотя я возражал в своих текстах против сжигания книг, излишней механизации, контроля над мыслями и фашизма. Думаю, это потому, что действие моих историй происходит в будущем.

Таким образом я избегаю славы психа. Если кто-то пишет о людях, которые родятся через пятьдесят лет, он же не может иметь в виду нас? Разумеется, это ошибка. Именно нас-то я имею в виду. Вас, вашего соседа и еще вон того человека, который стоит у вас за спиной. В нашем будущем еще будет много Мак Карти, Гитлеров, Сталинов и Франко. Я хочу заключить их в пластиковый куб и протянуть вам, чтобы вы разглядели их со всех сторон. Вот в чем смысл моих рассказов. Я беру за шкирку убийц и мелких склочников и выставляю их на всеобщее обозрение. Я не хочу, чтобы меня подвергали цензуре и рассказывали, что я должен видеть, делать, думать, о чем мечтать и что чувствовать, будь то Общество защиты животных, Дочери американской революции или вообще Лига американских покупательниц. Я писатель и уважаю печатное слово, но при этом я человек и хочу, чтобы меня оставили в покое и всех остальных тоже оставили. Я не хочу, чтобы сжигали книги, не хочу, чтобы существовали черные списки, клевета и фаворитизм. И чтобы это предотвратить, я могу только писать рассказы о будущем. Брать современных людей и современные проблемы и преувеличивать их. А если я слишком увлекусь проповедями, можете выгнать меня с моего места – пусть его займет тот, кто умеет рассказывать истории и развлекать. В конце концов, именно развлечение читателя – главная цель футуристических рассказов. Ну а если они заставляют людей думать, тем лучше.

Мне кажется, что современные реалистические романы никуда не годятся, потому что на самом деле они лишены реализма. Они демонстрируют нам не лицо реальности, а только обтрепанную фигуру, плохо выбритые щеки, грязные уши, отвисшую грудь, мутные глаза. По-моему, проблема реализма в том, что авторы не знают своих героев. Если бы они их знали, то поняли бы, а поняв, написали бы такой полный и достоверный портрет, что герои стали бы симпатичными и вызывали бы сочувствие. А вместо этого они вульгарны, отвратительны и ничтожны. Даже если кому-то очень надо писать о жестоких убийцах и полуграмотных проститутках, они должны быть описаны так выпукло и подробно, чтобы читатель в конце книги воскликнул: «Господи, упаси от такого», а не «Какая гадость!». Человечек с крысиной мордашкой, стоящий в темном дверном проеме и вкалывающий себе героин в руку при помощи английской булавки не мог бы стать героем Шекспира, но, если изучить его как следует, можно было бы хотя бы написать, что с ним случилось и как он в это превратился. Многие писатели не способны осознать и описать, что в раннем возрасте человек обладает определенным достоинством, но постепенно теряет его. Именно поэтому многие люди не любят реализма. Чтобы в историю поверили, писать о падении нужно, не забывая о старой доброй чистоте, преданности, гордости и мужестве, чтобы трагедия [неразборчиво] …утрату добродетели, сколь угодно незначительной, но все же имеющейся в каждом.

Р.Б. 17 октября 1950 года. Опубликовано в 2009 году.

Шесть раз они ужинали на открытом воздухе, болтая о всякой всячине у небольшого костерка. Отсветы играли высоко на боку серебристой ракеты, доставившей их сюда через космос. Если посмотреть издалека, с голубых холмов, их костер можно было бы принять за звезду, опустившуюся близ протяженных марсианских каналов под прозрачным, безветренным марсианским небом.

На шестой вечер двое мужчин, сидевшие у костра, напряженно смотрели по сторонам.

– Холодно? – спросил Дрю, когда его напарник поежился.

– Что? – Смит взглянул на свои руки. – Нет.

Дрю посмотрел на лоб Смита, покрытый каплями пота.

– Жарко?

– Нет, и не жарко.

– Одиноко?

– Может быть. – Резко дернув рукой, он бросил в огонь еще одно полешко.

– Перекинемся в картишки?

– Не могу сосредоточиться.

Дрю прислушался к частому неглубокому дыханию Смита.

– Информацию мы собрали. Каждый день фотографировали и брали пробы руд. Практически загрузились. Почему бы нам сегодня же не отправиться домой?

Смит рассмеялся:

– Тебе не настолько одиноко, да?

– Брось.

Они елозили ботинками по холодному песку. Воздух был неподвижен. Огонь, подпитываемый струйкой из кислородного баллона, взятого с корабля, горел ровно, пламя поднималось вертикально вверх. Лица людей закрывали прозрачные маски, под которыми пульсировал тонкий слой кислорода, поступавшего из кислородных жилетов, надетых под куртки. Дрю проверил манометр на запястье. Кислорода в жилете хватит на шесть часов. Отлично.

Он поднял укулеле и принялся небрежно бряцать по струнам, откинувшись назад и глядя на звезды из-под полуприкрытых век.

Девушка моей мечты лучше всех девчат О, всех знакомых мне девчат… Всех милашек-одноклассниц, так пылающий закат Радугу с небес сгоняет. Ее синие глаза, золотые локоны…

Звуки укулеле Дрю ощущал только руками, они не попадали в наушники. Смит тоже не мог слышать инструмент, только пение Дрю. Слишком разреженной была атмосфера.

В нее влюблен весь «Сигма-Чи»…

– Эй, заткнись! – выкрикнул Смит.

– Какая муха тебя укусила?

– Я сказал: заткнись, вот и все! – Смит распрямил спину и яростно уставился на напарника.

– Ладно, ладно, не заводись.

Дрю отложил укулеле, растянулся на спине и задумался. Он знал, какая муха укусила его спутника. С ним происходило то же самое. Холодное одиночество, полуночное одиночество, одиночество расстояния, и времени, и пространства, звезд, странствий, месяцев и дней.