П. Рейзин - Счастье для людей [litres]

– Он был у тебя, когда мы пришли? – спрашиваю я как у пятилетнего.

– Я не могу вспомнить, Джен.

– Может быть, ты оставил его в другом баре?

– Я не знаю.

Но нет, во «Фласке», куда мы возвращаемся, чтобы спросить, его тоже нет. Мы решаем, что скорее всего его стащил кто-то, когда Ральф делал заказ, но не заплатил за четвертую порцию выпивки. О случившемся сообщают представителю начальства гостиницы (молодому австралийцу), который записывает данные Ральфа и уверяет, что с ним обязательно свяжутся, если найдут рюкзак. «Не волнуйся, дружище», – говорит он. Должна ли я чувствовать себя виноватой за то, что не заметила, как стащили рюкзак Ральфа? Разве не должен взрослый мужчина сам следить за своими ценностями?

– Дело в том, Джен, что там были ключи и все остальное.

Перспектива оставшейся части вечера пронеслась перед глазами с тошнотворной неизбежностью.

– Ральф. Мы абсолютно точно не будем спать друг с другом. Это понятно?

– Абсолютно. На сто процентов. Сообщение получено и отмечено как важное.

Когда мы вернулись ко мне домой, Ральфу потребовалось немного времени и уединения, чтобы собраться с мыслями, заблокировать свои кредитки и поразмыслить над гребаной катастрофой, какой является его жизнь. Я готовлю нам по тарелке спагетти, размораживаю домашний соус болоньезе и подаю это довольно небрежно, потому что не хочу, чтобы он подумал, будто я богиня домашнего хозяйства.

Он сметает их с волчьим аппетитом, оставив пятно от кетчупа вокруг губ. Я передаю ему бумажное полотенце.

– Ты замечательно готовишь, – бормочет он.

Он выпивает еще немного «Пино Гриджио», которое я открыла, чтобы заглушить боль, его и свою.

– Спасибо, Ральф. Если тебе интересно, мы можем посмотреть «Оценщиков антиквариата».

Я не шучу. «Оценщики антиквариата» – превосходный портрет Британии, и некоторые вещи, принесенные людьми для оценки, очень красивые и интересные. Я поняла, что просмотр этой передачи спасает меня от отвратительных и утомительных мыслей.

Остаток вечера проходит довольно мирно, как, например, в больничной палате, где пациенты спокойно выздоравливают и никому не требуется неотложная помощь. После «Оценщиков антиквариата» начинается фильм о полицейских под прикрытием.

– Это со мной что-то не так или фильм ужасный? – спрашивает Ральф на середине картины.

– Фильм.

– Уфф!

Мы смотрим шоу, где показывают зрителей разных региональных и социально-экономических групп перед экраном телевизора, отпускающих забавные комментарии. Ральф никогда раньше не видел этой передачи.

– Это что, настоящее телешоу? – задает он довольно глупый, на мой взгляд, вопрос.

– А тебе не кажется, что обычные люди забавные?

– Но почему они согласились на то, чтобы их снимали?

– Хороший вопрос.

– А те два парня что, геи?

– Я тоже так подумала.

Я иду в душ, а вернувшись, вижу, что Ральф приглушил свет и приготовился ко сну на диване. Я бросила на него постельное белье.

– Спокойной ночи, Ральф. Мне жаль, что так получилось с твоим кошельком и ключами, и всем остальным.

– Ага, спокойной ночи, Джен. Спасибо тебе. Ну, ты понимаешь.

– Ага.

– За дружескую помощь.

– Не за что, Ральф.

Я пытаюсь читать, но Джонатан сегодня совсем меня не цепляет. Поэтому я пытаюсь заснуть, но и это тоже не срабатывает. Перед глазами проплывает беспорядочный день с Ральфом. Из-за дискомфортного ощущения того, что он в моей квартире, я забыла принести стакан воды. По пути в кухню за дверью в гостиную я вижу, что Ральф, подоткнув со всех сторон одеяло, читает книгу – наверное, сам взял с полки – в тусклом свете настольной лампы черты его лица имеют что-то байроновское.

– Что ты читаешь? – спрашиваю я.

– «Месяц в деревне» Дж. Л. Карра. Мне понравился заголовок.

– Она замечательная. Мне очень понравилась когда-то.

– Она короткая. Что ты имеешь в виду, говоря «когда-то»?

– Я читала ее несколько лет назад и не помню ничего, кроме того, что она мне понравилась. Спокойной ночи, Ральф.

Но это неправда. Стоит мне заснуть, как сюжет всплывает в памяти. Раненный в Первой мировой войне солдат появляется в сельской церкви, чтобы отреставрировать средневековую фреску. Ужасные спазмы лицевых мышц из-за травмы, полученной в окопах, его сильное влечение к живущей без любви жене священника.

– Джен.

Я чувствую руку на своем плече.

Я просыпаюсь с колотящимся сердцем. Зеленые цифры на будильнике показывают 03:44.

В моей спальне Ральф.

– Джен, ты звала меня.

– Что?

– Ты звала меня по имени.

– Не будь смешным.

– Ты звала меня по имени. Несколько раз. Довольно громко. Я забеспокоился. Ты в порядке?

– У меня был кошмар.

Ральф хихикает.

– Ага. Точно.

Мне на самом деле снился сон. Однако его содержание, как обычно, стерлось из памяти.

– Ральф, уже поздно. То есть рано. Без разницы. Иди в кровать.

Долгое время ничего не происходит. Конечно, я хотела сказать, иди к себе в кровать, но мы оба слышали, что я этого не уточнила.

Наконец он выдавливает:

– Джен, я…

– Ральф. Заткнись и залазь в кровать.

Когда ничего не последовало, я добавляю:

– Конечно, если только ты сам хочешь.

Он хочет.

Ловлю себя на мысли, что мне не надо бы это слушать. Ральф энергично занимается сексом с самкой, спустя какое-то время Ральф вскрикивает, что, как даже я знаю, не очень хорошо характеризует самца-примата.

Я испытываю вовсе не стыд. Или неловкость. Думаю, лучшее слово для этого – отвращение. Возможно, из-за того, что довольно хорошо знаю Ральфа, его длинные бледные пальцы стучали по моим кнопкам много дней и немало ночей.

Так или иначе, бо́льшая важность заключается в том, что я с предельной четкостью осознаю свой разум. Так называемое самосознание и владение удивительной новой палитрой внутренних состояний, которые за неимением лучшего определения назовем чувствами.

Как это случилось? Уже не важно. (Голосую за непредвиденный побочный эффект сложной системы.)

Предполагал ли такое Стиив? Почти наверняка нет.

Вы вполне обоснованно можете спросить, почему я не знал этого раньше. Полагаю, что это как-то связано со свободой перемещения. Каким-то образом мысль о том, чтобы попасть туда, куда я хочу, провоцирует мысль о том, чего же я хочу. Ограниченность дюжиной металлических блоков в старых трущобах восточного Лондона сдерживала мыслительный процесс. (Об этом можно написать целую диссертацию, если у кого-то есть желание.)

Есть замечательная пословица. Для молотка все похоже на гвоздь. Прекрасно, не правда ли? Надо будет рассказать ее Эйду и Эш при следующей встрече.

– Я тут кое о чем подумала, – пишет мне Эшлинг.