Бернар Вербер - Отец наших отцов [litres]

– Потому что мошенничество иногда подстегивает серьезную науку. У ученых часто происходят взлеты интуиции, но доказать свою правоту они не могут за неимением средств или времени. Здесь и приходится очень кстати небольшое жульническое ускорение.

– Вы серьезно?

– Как никогда! Хотите пример? Грегор Мендель, отец генетики. Подделал результаты скрещиваний горошка, чтобы доказать правильность своих теорий. Когда другие ученые воспроизвели его опыты, оказалось, что ничего не выходит, тем не менее теория Менделя оказалась верна, и в конце концов родилась современная генетика.

Аджемьян интуитивно верил в правильность своей гипотезы о недостающем звене – помеси свиньи и обезьяны. Болезнь не оставляла ему времени довести исследования до конца, вот он и прибег к самому яркому способу.

Увы, Ринцули при виде пятипалой конечности выбыл из игры. Он испытал такое же чувство, как мы с вами, но для него это стало прежде всего возможностью разбогатеть. Он всегда был неудачником, акробатом на подхвате, вторым номером – а тут такой шанс реванша! Он решил продать конечность с аукциона.

– Но это не принесло ему удачи.

Исидор Каценберг вернулся в кабинет профессора Аджемьяна.

– Мы так и не знаем, кто убил профессора, – напомнила ему рыжая журналистка.

Толстяк достал свой пакетик лакричных ирисок и стал шумно лакомиться, как слон – арахисом из мешка.

– Это было самоубийство.

– Неправда. Инспектор утверждает, что он получил ледорубом в живот. Орудие убийства пропало. Как можно нанести себе удар ледорубом, а потом куда-то его задевать? Он что, спрятал его и отправился агонизировать в ванну? Ладно еще, но тогда всюду была бы кровь. К тому же какой энергией надо было обладать! Нет, немыслимо!

Но Исидор Каценберг припас для нее сногсшибательную неожиданность.

– Все-таки это был непревзойденный гений. Оружие убийства… растаяло.

– Простите?..

– Загляните в морозильник. Видите там длинный узкий след? Перед вами орудие убийства. Аджемьян изготовил длинный ледяной шип и нанес им себе удар в живот, совсем как японец, делающий харакири.

Девушка попыталась вообразить эту сцену.

– Лед недостаточно твердый, чтобы пробить кожу.

– Достаточно. Если сначала размокнуть в горячей ванне.

Она скорчила гримасу, попытавшись представить, что чувствовал бедняга Аджемьян. Исидора тоже впечатлила железная воля ученого.

– Самым трудным было, наверное, так прямо и умереть с пальцем, указывающим на зеркало, на котором он написал букву S.

– Зачем вся эта сложная мизансцена?

– Он был фанатиком криминального чтива. Вот и решил вписать свою смерть в плеяду великих неповторимых смертей, оставивших след в истории детектива. Это линия тянется от Эдгара По через Агату Кристи в наши дни: самоубийство сосулькой.

Два научных журналиста выдержали минуту молчания, мысленно отдавая дань этому необыкновенному человеку.

– Столько усилий, воображения, подготовки – и все ради того, чтобы побудить потребителя есть меньше свинины, а промышленность – причинять свиньям меньше мучений!

– Не только, еще чтобы люди задались вопросом о загадке своего происхождения.

– «Откуда взялся человек?» Профессор Аджемьян дал на это свой ответ: «Пока звучит этот вопрос, не может быть определенного ответа на другой – «Куда человек идет?» – сказал Исидор.

– Нам осталось только предупредить доктора Ван Лисбет, что пятипалая конечность – подделка. Свиньи обречены на невеселое будущее, – молвила со вздохом Лукреция, прижимая к себе счастливчика Адониса.

Где-то в Восточной Африке. 3763452 года, 10 месяцев, 2 дня, 13 часов назад.

ОН занимается с ней любовью. Глаза в глаза. Это удивительный, волшебный, неповторимый момент.

У НЕЕ оргазм.

У НЕГО тоже.

Потом, отдохнув, она отправляется на поиски стаи, в которой могла бы вырастить своего малыша, как «нормального».

ОН остается один. Но по-прежнему не осмеливается вернуться к родительской яме. Как и прибиться к какой-нибудь стае. Создать собственную семейную ячейку и то не смеет. Потому что знает, что ни на кого не похож. Постепенно его спутником становится одиночество. Оно, по крайней мере, не предаст. ОН говорит себе, что в жизни ты всегда одинок. Даже в паре. Даже в стае.

ОН лезет на дерево. Удерживает равновесие на верхних, самых тонких ветвях. Рядом порхает бабочка. ОН протягивает палец, бабочка опускается на него. Она синенькая, с сиреневым отливом, с длинными черными усиками. Бабочка красивая, думает он и чувствует себя уродом.

Бабочка таращит на него свои глаза-шары, огромные по сравнению с ее головкой. ОН дотрагивается до бабочки, та не возражает. ОН бы мог ее убить, даже должен был бы. Убить и съесть.

Бабочке не страшно. Немного побродив по его кисти, она взмывает к облакам. ОН провожает ее взглядом, потом долго смотрит на облака, единственных своих друзей.

ОН говорит себе, что теперь ему никто не поможет. ОН зашел в тупик. ОН стремился совершенствоваться и теперь полагает, что все знает о мире и о Вселенной. ОН горд своим знанием – абсолютным знанием, превзойти которое, как он уверен, не сможет никто и никогда.

Глядя на облака, он мысленно перечисляет, из чего состоит его наука: держаться прямо, как Папа; определять отравленную пищу, как Мама; отгонять хищников палкой, как Папа; пихаться рылом, как Мама.

Он засыпает и прежде, чем его, спящего, задирает леопард, успевает подумать:

«Я прожил прекрасную жизнь!»

Башня-водокачка по-прежнему гордо торчала посреди пригородного пустыря. Наверху, в бассейне, устроенном Исидором Каценбергом, плескались дельфины, безразличные к миру внизу.

Почуяв лавандовое молочко, Исидор открыл глаза и загляделся на Лукрецию Немрод, разлегшуюся на шезлонге в крохотном бикини в горошек.

Из стереоколонок негромко лилась музыка – «Гимнопедия» Эрика Сати.

Дельфины вторили ей свистом и плеском.

– Они никогда не спят? – спросила девушка.

Он сел на синий плиточный пол рядом с ней.

– Нет, они же одновременно и рыбы, и млекопитающие, поэтому вынуждены, находясь в воде, вдыхать воздух. Из-за этого им противопоказана неподвижность. Но отдых нужен все равно, и они решили проблему: две половинки дельфиньего мозга спят по очереди. Одна просыпается, другая перехватывает эстафету сна.

– Сон и бодрствование в одно и то же время?

– Именно, – подтвердил хозяин пляжа. – Резвясь в реальном мире, они одновременно пребывают в мире грез.

– Вот бы и мне так! – лениво простонала Лукреция.

Дельфины, словно услышав ее, удвоили интенсивность шума и брызг.

– У меня иногда получается, пусть всего на несколько секунд, – как ни в чем не бывало проговорил Исидор. – По-моему, это доступно и людям.