Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

– Это из-за сапог для верховой езды, что я купил.

– Таким образом, в данный момент ты на полпути к конюшне, или к больнице, или и к тому и к другому. Но вот сюда идут наши ребята. Ни слова про себя. Они тебя запрезирают, если узнают, от чего ты сюда пришел скрываться.

– Они, наверное, и так меня презирают.

– Как янки конечно, но как собутыльника – нет. Помалкивай.

Молодежь и старики Килкока переступили порог заведения, чтобы отведать влаги, с помощью которой начищают зеркала и заставляют сверкать фары.

Я удалился в философскую кабинку подумать.

Я прямиком прошел в задний рабочий кабинет «Кортаун-хауса», где Джон просматривал корреспонденцию и отвечал на письма. Но я не протянул ему свои привычные шесть страниц сценария. Вместо этого, зажав их в руке, я снял свою твидовую шапочку, взглянул на свою куртку, твидовые бриджи и полусапожки и сказал:

– Джон, половина этой одежды мне ни к чему.

Джон посмотрел на меня ленивым взглядом игуаны из-под полуприкрытых век.

– С какой стати, малыш? – сказал он.

– Хватит с меня уроков верховой езды, Джон.

– А-а?

– Довольно уроков верховой езды и скачек за гончими.

– Почему ты так говоришь, сынок?

– Джон, – сказал я, набрав полные легкие. – Что тебе важнее, скачки с гончими или охота на Кита?

Джон на мгновение задумался.

– Что ты предпочитаешь? – сказал я. – Чтоб я остался жив, а Кит подох или чтоб я откинул копыта, а сценарий остался недописанным?

– Постой, давай разберемся…

– Нет уж, дай мне во всем разобраться. Я сегодня утром трижды чуть не свалился с лошади в школе верховой езды. С лошади лететь долго, Джон, я больше туда не ходок.

– Боже, малыш, да ты, похоже, здорово расстроился.

– Расстроился? – прислушался я к своему голосу. – Да уж, дальше некуда. Договорились, Джон? Отныне никаких черных лошадей, только белые киты!

– Господи помилуй, – сказал Джон, – ну, если ты так настроен…

Целый день пройдет, пока весть о рождении человека перебродит, отстоится или облетит ирландские луга, попадет в ближайший городок и в дорогой нашему сердцу Финнов паб.

Но стоит кому-нибудь умереть, как в полях и на холмах разразится целый симфонический оркестр. По всей стране загремит великое «та-та-та-та», отскакивая от досок, на которых мелом начертано меню паба, и побуждая выпивох громогласно требовать: «Еще!»

Так было и в тот нескончаемый день, когда вдруг не пошел дождь и – посмотрите туда! – солнце вернулось фальшивой имитацией загубленного лета. Паб не успел открыться, проветриться и заполниться людьми, как Финн, стоя в дверях, увидел облако пыли на дороге.

– Это Дун, – пробормотал Финн. – Быстроногий вестник. Несет плохую новость, а то бы не бежал сломя голову!

– А! – закричал Дун, перескочив порог. – Кончено. Он умер!

Толпа за стойкой бара обернулась, как, впрочем, и я.

Дун насладился этим триумфальным мигом, заставляя нас подождать.

– А, черт, на, пей, может, это развяжет тебе язык!

Финн вложил стакан в протянутую в ожидании руку Дуна.

Дун промочил горло и изложил факты.

– Лорд Килготтен собственной персоной. Умер. Часа еще не прошло! – выпалил он наконец.

– А, Боже праведный, – тихо сказали все как один. – Царствие небесное. Какой был замечательный старик. Отличный парень.

Ибо все сошлись на том, что лорд Килготтен бродил по их полям, пастбищам, конюшням, захаживал в этот бар столько лет, сколько они себя помнят. Его уход все равно что уход норманнов обратно во Францию или треклятых англичан из Бомбея.

Поднимая стакан в его память, Финн сказал:

– Отменный человек, даже несмотря на то, что две недели в году он проводил в Лондоне.

– Сколько ему было? – спросил Бранниган. – Восемьдесят пять, восемьдесят восемь? Мы думали, что схороним его задолго до этого.

– Таких, как он, Господу приходится хватить топором, чтобы отправить на тот свет, – сказал Дун. – Мы думали, Париж сведет его в могилу. Прошли годы. И ничего. Выпивка должна была утопить его, но он выплыл на берег. Нет. Нет. Час назад в полевой дымке ударила тончайшая молния, когда он собирал под деревом землянику со своей девятнадцатилетней секретаршей.

– Боже, – сказал Финн. – В это время года не бывает земляники. Это от нее его хватил удар и испепелил до хрустящей корочки!

Раздался залп хохота, словно салют из двадцати одного орудия, который смолк, только когда все задумались над происходящим. А народ все прибывал, чтобы подышать воздухом и благословить старика.

– Хотел бы я знать, – молвил Гебер Финн голосом, от которого боги Вальгаллы умолкли бы и застыли за своим столом. – Хотел бы я знать, что станет со всем его вином? Вином, которое лорд Килготтен собирал бочками и ведрами, квартами и тоннами, десятками и тысячами в своих подвалах и мансардах и, кто знает, может, у себя под кроватью?

– Да-а, – сказали все удивленно, вспомнив вдруг. – Да, конечно. Что же станет?

– Наверняка оно завещано какому-нибудь чертову болтающемуся туда-сюда кузену-янки или племяннику, развращенному Римом, свихнувшемуся от Парижа, наследнику, который завтра прилетит, все заграбастает, вылакает и смотается, а Килкок и все мы останемся, разоренные и осиротевшие, на дороге! – выпалил Дун единым духом.

– Да. – Их голоса походили на приглушенную барабанную дробь, удаляющуюся в ночи. – Да.

– Нету никаких родственников! – заявил Финн. – Ни глупых кузенов-янки, ни тупых племянников, вываливающихся из гондол в Венеции, чтобы приплыть к нам. Я наводил справки.

Финн выждал. Настал его момент. Все уставились на него. Все придвинулись поближе, чтобы услышать его веское слово.

– Я подумал, а почему бы Килготтену, ей-богу, не оставить все десять тысяч бутылок бургундского и бордо гражданам этого самого славного города в Ирландии? То есть нам?

Бурные дебаты по этому поводу были прерваны, когда распахнулись створки двери и жена Финна, редко появлявшаяся в хлеву, вошла, огляделась по сторонам и выпалила:

– Похороны через час!

– Через час? – воскликнул Финн. – Да он еще не остыл…

– В полдень, – сказала жена, становясь ростом все выше, пока она смотрела на ужасное сборище. – Врач и священник только что оттуда. Быстрое погребение было его волей. Отец Келли сказал: «Дикость, и могилы даже нет», а доктор говорит: «Есть! Ханнаган вчера должен был умереть, но из вредности пережил ночь. Я лечил его, лечил, а он никак не умрет! Так что его могила не занята. Пусть достается Килготтену с землей и надгробием». Все приглашены. Пошевеливайтесь!

Створки дверей захлопнулись. Таинственная женщина исчезла.

– Похороны! – закричал Дун, приготовившись к спринтерскому забегу.