В Бирюк - Гоньба [СИ]

В памяти всплыли давешние, самые первые ощущения от прикосновений его рук. Радость. Радость надежды, защищенности, заботы. И любви. «И возложил длань на выю его»… Так же правильно! Какая у него прекрасная ладонь! Настоящая твёрдая мужская рука…

Была. Странно: а ладошка у него довольно вялая. И — потненькая.

— Ах ты, какой хорошенький. Гладенький. Миленький. Целочка моя серебряная.

Давнее прозвище царапнуло слух. А ласковая потненькая ручонка ухватила за ягодицу, погладила, пощупала, полезла дальше… Я дёрнулся, и услышал над собой знакомую повелительно-успокаивающую интонацию:

— Тпру! Стоять! Не боись, не боись. Всё будет хорошо. И у нас всё получится.

Прежние, несколько удивлённо-неуверенные, от неожиданности нашей встречи, от сомнения в своей редкостной удаче, интонации в его голосе, мгновенно заменились более привычными, хозяйскими. Ситуация для него приобретала понятность: господин боярин поймал холопа беглого.

Рутинное дело: холопы — бегут, их — сыскивают. Возвращают, наказывают. Сыск хорошо прописан в «Русской Правде» — до «третьей руки». Почти каждый русский «муж вятший» с этим сталкивался, своё господское имущество — возвращал, право — применял. В необходимом объёме.

«Русская Правда» налагает штраф при убийстве чужого холопа. Вира в одну гривну определена при убийстве своего спьяну. Но, будучи в «трезвом уме», убить своего раба… Хозяин вполне в своём праве. А если не «убить», а «забить», так что смерть наступит через пару дней… или — часов… Собачонку домашнюю сапогом пнул. Та поскулила, в чуланчик убежала да сдохла. О чём тут говорить? — Падаль убери.

У нас тут есть кое-какие привходящие обстоятельства. Личные привязанности или, там, склонности. Но это — мелочи. Можно выпороть. Для научения. Можно запороть. Можно голодом заморить. По желанию. А можно даже и милость господскую явить — выдрать, но не сильно. А потом, после научения — приласкать. Поиграть-позабавиться. Приятным для себя образом.

Как хозяин решит со своим имением поступить, так оно и будет. Господин — в воле своей. Мой господин. Сколько лет прошло, а он меня не забыл. Крепко я ему в сердце запал. Любит, ценит. Ишь как заботится, наглаживает…

Ваня, чётче с местоимениями. Не — «мой». Хозяин — «меня». Овладевший — «мною». Не путай «объект» с «субъектом».

В дверь влетел прислужник с каким-то кувшином и тряпками. Хотеней принялся ему что-то втолковывать, продолжая нежно наглаживать мою задницу, парень как-то визгливо, плачуще оправдывался. Хотенею пришлось вставать, дать холопу пощёчину. А я осторожно стал собирать свои побитые конечности в кучку и отползать к стенке. Где и уселся, давя стоны боли.

Впрочем, давить особо было нечего — говорить после удавки я не мог, ошмётки кляпа ещё царапали горло, периодически заставляя меня пытаться вывернуться наизнанку. Иногда удавалось чуток вздохнуть.

Избитая спина, при прикосновении к стене, запылала, казалось, нестерпимым огнём. Но, как я хорошо знаю, боль — не вечна. Если не сильно дёргаться. Что-то интересное попало под правую руку, я автоматически потянулся, в спине снова полыхнуло…

«И это пройдёт» — Соломон прав.

А знаете ли, уважаемые коллеги, «сидеть на попе ровно» — очень приятно. Поскольку именно задница наименее пострадала от кнутобойства. Я уже говорил, что по попе секут только розгами. Всеми остальными инструментами работают по спине. И вот, усевшись на мою единственную непострадавшую часть, я смог заняться обсервацией.

Нет, это не то, что вы подумали.

Я смог оглядеться. Тёмное помещение, освещаемое сальным огарком в черепке на лавке. Похоже на мыльню в бане. Две двери, пустое пространство, по стенками — лавки, в углу — пара-тройка деревянных тазиков-шаек стопкой. Баня, похоже, недавно топлена — тепло.

Парень прибирал с пола ошмётки срезанной с меня одежды, перепачканные кровью и мазями тряпки, о чём-то нудно ныл. А я разглядывал Хотенея.

Удивительно — что я в нём тогда нашёл? Обычный дюжинный мужичок, теперь уже и стареющий. Тридцать три — возраст Христа. Пора лезть на «Голгофу». Ну и с чем ты пришёл к этому сроку? Не похорошел. Не поумнел. Семья, жена, дети… Жена — уже сгнила, об остальном не вспоминал. Квартирьер… Это карьера? Оплыл. Как-то весь… опустился. Выцвел. Смелость, честь… Он ведь старательно не вспоминает, что предал меня тогда, послал на жуткую смерть. Мою смерть. Чтобы решить свои какие-то тогдашние мелкие материально-матримональные проблемы.

Эх, Хотеней-Хотеней… Выбрал бы тогда меня, а не ту сопливку… Я ведь для тебя…! Как гибрид цепного пса и Василисы Премудрой — и сберёг бы, и возвысил. Сколько людей, которые со мной пообщались — поднялись. Аким, Чарджи… Горох Пребычестович — мелочь. Даже и князь Муромский… Ты так бы взлетел! Но… Рабёныш, холопчик, «новогодний подарок», «дырка мягенькая для разгрузки чресел молодеческих», «шкурка с искоркой»… Твой уровень восприятия. Ничего иного ты не искал, не ожидал… И — не увидел. И извинятся за ту свою измену — не собираешься.

Виниться? Перед рабом?! — Что за бред!

Собираешься снова сделать меня своим холопом.

Меня?! «Зверя Лютого»?! В ошейник?!

«Ты, Ваня, беглый холоп. Но я тебя прощаю. Позабавь, ублажи — и плёточек не будет. Так только, ежели вдруг настроение дурное господское проявится».

Ничего иного ты не только сказать — подумать не можешь. Не потому что тупой, а потому что нормальный. Святорусский боярин. Со своим, «с молоком матери впитанным» набором ожидаемого, коридором допустимого.

И вот перед этим… я трепетал и преклонялся? Вопил сам себе, в душе своей: «Мой! Господин! Любовь с первого взгляда!».

Я же тогда не мог смотреть на него без обмирания сердца! Всё в нем — бородка, серые глаза, чуть скуластое лицо, поворот головы, каждое движение… хотелось смотреть, не отрывая глаз, хотелось закрыть глаза, чтобы сердце не выскочило от волнения, от счастья…

Помню, как при первой встрече, кстати, тоже в бане, я, буквально, стек на пол, прижался к половичку на досках лбом, грудью, животом, всем телом сколько мог. Распластывался, припадал. «Отдаю себя в волю твою»… Совершенно искренне, задушевно. Как в церкви перед святыней…

Что ж я в нём тогда нашёл?

«Думала — дышать без него не могу. Оказалось — насморк».

Не надо себя обманывать, не надо взваливать всё на него. «Насморк» — у меня. Всё — я нашёл в себе. В том рабёныше. В своей надежде. «Вера, Надежда, Любовь». Пока есть «надежда», хоть какая, хоть на что — появятся и «вера», и «любовь». Соответствующих «надежде» качества и направленности. Всё — во мне. Мои страхи, мои надежды, мои восторги. Направленные на «именованный символ». Воплощение моей мечты. Мечты… даже не процветать и благоденствовать, просто — жить осмысленно.