Владимир Перемолотов - Вторая и последующие жизни [СИ]

- А ты зачем, мерзавец, детскую площадку заасфальтировал? - вернул ему вопрос Борисыч. - Самого бы тебя за это под асфальт закатать...

Оплошавшие охранники ухватили его за плечи, но тот каким-то детским, пионерским еще, приемом вывернулся из захвата. Ну, кто мог ждать от старика такой резвости?

А потом, подхватив мою палку за середину, ткнул ею обоих охранников и те кеглями разлетелись в стороны. Такой силы у него не было. Точнее не могло быть, и я понял, что заработала профессорская таблеточка.

- Прощай, Борисыч! - прошептал я. Мои друзья жадными глазами смотрели, как наш друг творит Революционную справедливость.

Что стало ясно с первой же секунды, так это то, что это накатила вполне контролируемая ярость: он, подхватив вторую палку, охаживал только управдома и его охранников.

Не было там каких-то хитрых приемов, особенно таких, какие показывают в азиатских фильмах. Простые удары, но от всей души. А вот прессу ОН не трогал. Они отбежали к автобусу и снимали, снимали, снимали...

Необузданной ожесточенности в Борисыче, наверняка хранилось больше, чем в хомяке, но ОН не сумел переступить в себе какой-то черты и бил не насмерть. Один раз только ОН отклонился в сторону - когда уже лежащий в крови и соплях управдом заорал:

- Охрана! Стреляйте же! Стреляйте!

Почувствовав опасность, Борисыч отвлекся и сломал руку тому здоровяку, что сунул её в карман.

Господин Матросов успел в эту секунду вскочить на ноги, но это ему не помогло - Борисыч зацепил его щиколотку рукоятью палки и снова повалил на землю. Там он и оставался еще минуты три, пока его охаживали клюкой, поскуливая от боли. Стало видно, что Борисыч выдохся - взмахи стали реже и сладкого натужного "хеканья" стало не слышно.

- Все,- негромко сказал Абрамыч. - Кончается действие.

Наш друг словно услышал, наклонился к поверженному врагу.

- Слушай, ты... Власть антинародная... Чтоб через три дня все вернул как было. И гараж мой и детскую площадку... Если не сделаешь - пеняй на себя. В следующий раз жалеть тебя не буду... Убью.

Матросов захныкал что-то в свое оправдание, но Борисыч не стал его слушать.

- Я сказал.

Он посмотрел на нас, прощаясь, и не спеша пошел прочь, мимо телевизионщиков. Никто не решился остановить его...

Бах! Бах! Бах!

Выстрелы прозвучали над самым ухом.

Я оглянулся, одновременно занося палку. Один из бодигардов, то ли более других преданный шефу, толь менее других пострадавший стрелял из длинного черного пистолета. Борисыч на том конце ствола качнулся, получив пулю в плечо, но в два прыжка ушел с линии стрельбы и скрылся за домами...

На следующий день, когда мы снова собрались, но не за игровым столом.

К столу нас не пустили - его все еще опутывала пестрая полицейская лента, и мы сели на лавку у подъезда.

Сидели и словно пришибленные после допросов, снятия показания и прочего, а по двору продолжали бродить полицейские.

- А как он ему, - прижмурившись, чтоб ничего не мешало ему переживать этот момент заново, медленно сказал Петрович. - Как он ему врезал! Сердце радуется!

- Борисыч у нас во всех новостях. Родню вспоминают... Оказывается у него дед в ОГПУ служил...

Абрамыч кивнул на старенький наладонник, то ли купленный, то ли подаренный кем-то из студентов.

- Мало ли кто у кого где служил... А за такое надо во дворах памятники ставить. И чтоб пионеры по бокам!

- Сколько твои хомяки после этого жили? -спросил я.

- Несколько часов - точно.

- Ну что ж... Светлая ему память.... Ты, Абрамыч, смотри, пилюльки свои не выброси... Мало ли как дело обернется еще.

Мои товарищи закивали, соглашаясь, и профессор кивнул.

- Помянуть бы надо... Я сбегаю? - предложил Петрович. Он не успел привстать, как в профессорском наладоннике запищал скайп. На моих глазах Абрамович побледнел.

- Плохо? - насторожился Петрович, засовывая руку в карман, поближе к валидолу.

Абрамыч не ответил, занятый компьютером. Своими кривыми пальцами профессор тыкал в экран, выцарапывая иконку.

- Кто там? Что ты мельтешишь?

Профессор воровато оглянулся. Полицейские продолжали бродить вокруг доминошного столика. Трое оккупировали бывшую детскую площадку, заставленную автомобилями.

- Борисыч...

- Что?

Наши головы с сухим треском встретились над экраном.

- Здорово, мужики!

Это был точно он! Живой! Чем-то неуловимо другой, но живой!

- Живой?

- А то...

Голос его чем-то изменился, стал тверже, только интонации остались его.

- Что случилось?

- Побочный эффект.

- Не сработал? Слава...

- Сработал, но в другую сторону!

Он улыбнулся, как улыбнулся бы американский президент или реклама дантиста. Во все 32 зуба!

- Господи! - выдохнул Абрамыч.

- Я теперь, ребята, живее всех живых! Что болело - не болит. Что отрезали - восстановилось. Что выпало - приросло! Пока я в бегах, но не потеряюсь. Сам вас найду....

- Твое ранение...

- Какое к черту ранение? Регенерация 100%!

Экран погас. Мы молчали, молчали, молчали... Каждый думал о своем.

- Ну, что, Абрамыч, на Нобелевку будешь записываться или нет? - спросил я, не зная, что сказать. Потрясение ощутил такое, что говорить нечего.

- Я тоже так хочу! - сказал Петрович. - Как он.... Абрамыч, не жмись - дай таблетку.

Профессор, все еще сохраняя на лице удивленную улыбку, покачал головой:

- Нет. Рано. Тут могут быть тонкости, которые мы можем просто не знать.

- Да какие там тонкости?

- Вдруг для того, чтоб это все правильно сработало нужно именно озлобиться на кого-то и полную физическую нагрузку испытать...?

Петрович несколько остыл.

- Но ведь можно же рассчитывать? В перспективе?

- Безусловно, - заверил его профессор. - Вне всякого сомнения!

Сказка на наших глазах становилась былью. Все наши вчерашние смешливые проекты социальной селекции на глазах превращались в реальные возможности и ставили новые вопросы. Пара минут тишины

- А как мы "плохих" от "хороших" отличать будем? - озабоченно поинтересовался Петрович. - По каким критериям?

- По самым простым. Смотришь на его зарплату и прикидываешь сколько их в стоимость его авто входит. Или на недвижимость повнимательнее посмотреть, с бдительным прищуром...

- Не-е-е-т, ребята. Не все так просто!

- Да будет тебе словоблудием-то заниматься...

- Ты, Ильич, у нас философ! Всякой хренью голову любому забить можешь.

- Никакая это не хрень, ребята, а извечный философский вопрос о добре и зле... Тут нам впору вводить новую категорию "доброго зла" или "злого добра".

- ... а Энштейн сказал, что все относительно... - процитировал Абрамыч старый анекдот. После того, как он увидел Борисыча так как-то подобрался... - Ничего твоя философия не стоит по сравнению с реальной жизнью. А в жизни ты сам, что такое добро знаешь?