Андрей Валентинов - Локи

Она вышла из ванной и нерешительно оглянулась. Налево? Направо?

В квартире царила гулкая пустота. Муж, служивший в ведомстве сэра Энтони, еще не вернулся из очередной заграничной командировки, прислугу она отпустила, гостей же сегодня не предвиделось, впрочем, как и завтра, и послезавтра. С приятелями и сослуживцами супруг предпочитал общаться в клубах. У Пэл друзей в столице, считай, и нет. С родственниками же, что со Спенсерами, что с Сомерсетами, она встречалась лишь по большим праздникам.

Лондон – чужой город. Детство прошло в Оксфордшире, в родовом гнезде, потом – закрытая школа-интернат «не для всех» в маленьком Вудстоке, два года назад – свадьба. Вот, собственно, и все, 21 год – не слишком много.

«Худышка! Мисс Худышка!..»

Длинный коридор, белые лепные потолки… Направо их супружеская спальня, огромная, с нелепыми картинами по стенам. Свекровь, леди Сомерсет-старшая, лично занималась дизайном. У Пэл хватило ума не спорить, хотя спальня по ее мнению больше напоминала офицерское собрание провинциального гренадерского полка. После прошлогоднего объяснения с мужем Пэл бывала там редко.

Налево!

Когда после свадьбы они вселились в только что отремонтированную квартиру, Пэл обнаружила, что комнат для прислуги там целых три. Столько не требовалось, и одну Пэл без особых колебаний забрала себе. Муж, имея умеренно-прогрессивные взгляды, не возражал. Почему бы леди Спенсер не иметь свой собственный кабинет? Вполне в духе времени.

Кабинет Пэл устраивать не стала. Незачем! Узкая койка, тумбочка, стол и кресло – почти один в один ее комната в интернате. По стенам – акварели, ее собственные, тоже школьных времен. Зеленые луга, старинные дома под черепичными крышами, автомобили на проселочных дорогах. В те годы казалось, что жизнь будет очень долгой и непременно счастливой.

Она закрыла дверь, и присела на койку, на которой лежал еще неразобранный чемодан. Вот и вернулась! Бумагами можно заняться вечером, тогда же подобрать платье и шляпку для завтрашнего визита, к врачу – послезавтра. А сейчас…

Бутылка виски ждала в тумбочке. Ничего особенного, обычный односолодовый «Гленфиддих» из шотландского Дафтауна, 15 лет, вкус меда и хереса. Коллекционные изыски Пэл не признавала. Алкоголь – всего лишь одно из лекарств, не самое противное. Не нужно ни содовой, ни родниковой воды, ни особого бокала. Хватит и стаканчика, как раз на несколько глотков. После сегодняшнего – в самый раз.

Но прежде чем выпить, Пэл взяла со столика свой личный календарь. Сама и склеила, поработав ножницами над несколькими, купленными в киоске. На стену не вешала – в комнату мог ненароком заглянуть супруг.

«Мне очень жаль, что все сложилось именно так, дорогая!»

Лист плотной бумаги, на самом верху три цифры: 1936, 1937, 1938. Первая перечеркнута карандашом, после третьей – большой вопросительный знак. Ниже три годовых календаря, поверх первого – большой чернильный крест. Иное на втором, текущем – мелкие пометки, некоторые дни обведены то красным, то синим. Последний пока чист. В самом низу цветная репродукция из журнала: Клузоне «Пляска смерти», люди и скелеты вперемешку.

Отпив глоток, Пэл вновь взглянула на календарь. День прошел, новый начался. Год, считай, на излете.

«Худышка! Мисс Худышка!..»

Поезд притормозил на очередной станции, и Лонжа привстал, чтобы взглянуть в окно.

– Не положено! – буркнул один из конвоиров, рыжий веснушчатый и очень серьезный унтер. – Куда надо, туда и едем!

Второй, постарше и без особых примет промолчал, но взглянул хмуро.

Выглядывать не имело смысла. Тронулись с Центрального вокзала, миновали Потсдам и Бранденбург, значит впереди Магдебург, откуда пути расходятся во все стороны. Велика ли разница, что тот «кацет», что этот! Удивил лишь конвой, не тюремный – военный, в «фельдграу».

Стояли недолго, не больше пяти минут. Свисток паровоза и снова колесный перестук. Слова серого майора о свободе Лонжа не принял всерьез. Не верь, не бойся, не проси! Ясно, что не выпустят. «Считайте, что в очередной раз повезло». Для таких везучих наверняка оборудовали особый лагерь с тройной охраной.

С лагерями, впрочем, ясности не было. Пресса Рейха молчала, но французские газеты сообщили, что по «кацетам» идет тихая, нигде не разглашаемая амнистия. Выпускают тех, у кого срок не больше года, причем не уголовных, а «политиков». Строительство новых лагерей прекращено, старые же пополняют зелеными «винкелями» – уголовной братвой. Знающий комментатор назвал даже общее число заключенных – пять тысяч, в два раза меньше, чем в прошлом году. Кто-то даже предположил, что нацисты начали постепенно цивилизоваться…

Среди намеченных к закрытию «кацетов» был и Губертсгоф. Лонжа не поверил – уж слишком капитально там все строилось. Скорее всего просто переименуют, то ли в филиал того же Заксенхаузена, то ли в просто пересылочный пункт.

Великий фюрер Германской нации затеял очередную игру. Неспроста! Наверняка не может забыть о судьбе Муссолини. Волчий хвост спрятали в кладовку, сменив на лисий.

– Эй, дезертир, нам на следующей, – глядя по-прежнему в сторону, сообщил рыжий. – Приготовься.

Лонжа невольно вздрогнул. Дезертир? Откуда им знать?

– О самоволках можешь забыть, – не преминул добавить тот, что без примет. – Мы сюда самых прытких возим.

– Почему – дезертир? – не удержался он.

– Да на себя посмотри!

Вначале Лонжа не понял, а потом решил последовать совету. Итак, купе, двое конвоиров из Вермахта, не из тюремщиков, и он, в помятом костюме, без пальто и шляпы. Призывного возраста, стрижка короткая…

Он чуть не рассмеялся. Значит, для этих двоих он – обычный солдат-самовольщик, причем не злостный, таким место в военной тюрьме. А просто «прытких» переводят в часть, где режим пожестче и командир позлее.

А если все вместе сложить?

– На выход! – скомандовал унтер, в очередной раз поглядев в окно. – Руки сзади держи!

На платформе конвой продолжал бдить. Лонже было велено стоять лицом к рельсам и не вертеть головой. Тот, что без примет, остался рядом, держа карабин наизготовку, унтер же отправился куда-то в сторону станционного здания. Минуты тянулись, ничего не происходило, и Лонжа в очередной раз констатировал, что героя из него не получится. Сейчас бы выхватить у конвойного карабин, махнуть прямо через пути в сторону редких деревьев… Герою ни к чему думать о том, что даже если побег удастся, без документов и денег далеко не уйдешь.

«Как о тебе передать?» Если весточка дойдет, будет легче. Шажок, еще шажок, еще, еще…

Нет, не герой.

– Пошли, дезертир! Там по твою душу приехали.

Оказывается, рыжий унтер уже успел вернуться. Идти пришлось недалеко, мимо станционного здания и водокачки, за которой начиналась то ли площадь, то ли просто большой выгон. Дальше – дорога, обычная грунтовка, а посреди выгона – военный грузовик под тентом. А перед грузовиком…