Вячеслав Багров - Путь в бездне

Вяземский видел, как на поверхности скафандра и приборной панели начали образовываться крошечные капельки, словно утренняя роса.

«— Водород, гелий?» — подумал он отстранено и спросил: — Что с курсом?

— Держу, по компьютеру.

Вяземский перчаткой стер со стекла гермошлема образовавшийся иней, видимость лучше не стала. И холод. Словно окружающее высасывало из скафандра тепло и жизнь.

Зубы Грассо выбивали мелкую дробь. Его неисправный скафандр грел гораздо хуже, чем скафандр Вяземского.

Два мощных, сокрушительных удара сверху, «Скат» накренился вправо, почти перевернулся, но Грассо все-таки удалось вернуть машину в нормальное, горизонтальное положение.

— Проскочим, Нико. — Вяземский вцепился в ручки кресла: — Только выведи.

Он вспомнил, как еще на «Страннике» прощался с женой.

— Вася, будь молодцом, — говорила она ему тогда: — Никуда не лезь.

— Не раскисай, Галчонок. Ты же меня знаешь.

— Знаю…

«— Галя,» — подумал он, в груди защемило недобрым, объявилось предчувствие беды: «— Подруга, моя, бедная моя…»

Он всегда называл ее так. Галчонком.

— Мой с, ска-афандр скоро с, сдохнет, — произнес Грассо: — Ног почти не чувствую.

— Потерпи, Нико, кажется дальше, чище пойдет.

Она будет ждать радио связь с базой, будет ходить из угла в угол, не находя себе места. Они вообще никогда не расставались надолго. Так сложилось. Вспомнилась ему фотография, что висит в их каюте у иллюминатора — он в дурацких зеленых шортах, она в оранжевом купальнике с букетиком полевых цветов, а за ними поле — дикое, заросшее ковылем и полынью.

«— Галчонок. Я обязательно к тебе вернусь.»

Серия глухих ударов откуда-то сверху бросила машину вниз. Что-то со скрежетом лопнуло.

— Все-таки про-о-оп, пустил, — изрек Грассо.

В бушующей белой мгле за иллюминаторами свет прожекторов, то мерк, то вновь озарял бурю.

«— Дело кислое,» — подумал Вяземский.

Вяземский, несмотря на исправность своего скафандра, уже дрожал от холода и, представив, что испытывает напарник, ужаснулся.

И тут, как в сказке, «Скат» вылетел на чистое, прозрачное пространство, оставив белое безумие, позади себя. Белые смерчи вдруг сменились чистым звездным небом Ледяной, внизу потянулись вечные истрескавшиеся льды.

Теперь «Скат» шел без дрожи, спокойно, но сильно накренившись на левый борт.

— В, Ва-ася, в, вы-ырва-ались, — громко произнес Грассо: — Впереди — чист, то-о.

— Я же говорил — вырвемся. — Вяземский постарался непринужденно рассмеяться: — Нико, нас найдут! Степан уже в пути — это точно!

Он постоянно двигал внутри ботинок скафандра пальцами ног, чтобы те окончательно не окоченели.

Вяземский пристально, с возросшей надежной всматривался в черноту за иллюминаторами, ожидая увидеть маяк встречной машины.

Спустя минут двадцать, когда ледяные гейзеры остались далеко позади, Грассо сказал ему:

— Энерге-ет, тике конец. Д, долго-о не про-отянет. Дож, жигаю, топливо и с, сажусь.

Еще двадцать минут полета — бег от смерти, и вот, Нико Грассо повел «Скат» по пологой кривой спуска, вниз.

Никаких признаков встречной машины видно не было. В этой мгле их одинокий полет вел последние минуты.

С трех тысяч метров они снизились до сотни.

— Ни-че-его-о нне ви-ижу. Стекло з, запо-оте-ело.

Вяземский, глядя на приближающуюся ледяную поверхность, не ответил.

На экране заднего обзора, следом за ними наползал медленно серый туман.

На круглом маленьком экране показаний высоты быстро сменялись светящиеся желтым, цифры — тридцать один…. двадцать восемь….двадцать…

— Слишком б, быстро-о! — закричал Вяземский.

Внизу, в лучах белых прожекторов неслись, сверкая мириадами цветных искр, уродливые ледяные наплывы — бело-серые, плоские.

Десять метров!

«Скат» резко снизил скорость, задрал к верху нос и людей с силой бросило вперед — натянулись страховочные крепления удерживающих скафандры в креслах, все стихло.

И словно убитый выстрелом зверь, «Скат» рухнул на свое металлическое брюхо с грохотом, лязгом, скрежетом.

От удара у Вяземского лязгнули зубы, голова мотнулась так, что больно хрустнули шейные позвонки. Прикушенный язык наполнял рот кровью.

«Скат» замер, затих.

Вяземский автоматически проверил показания приборов — энергия снизилась до тридцати процентов.

В темноту кабины, сквозь стекла иллюминаторов, лился яркий призывный свет маяка.

Он постарался повернуться к Грассо, но удержали страховочные застежки кресла. Минуту Вяземский пытался, уже потерявшими от холода чувствительность руками, расстегнуть их, и когда ему это удалось, повернулся, посмотрел на Нико.

В гермошлеме слышалось лишь тихое лихорадочное бормотание Грассо, стекло его гермошлема, белое от инея внутри, было совершенно непрозрачно.

Вяземский, глядя на замерзающего друга, уже видел свою смерть.

— Нико, Нико, слышишь?

Тот не отреагировал, бормотание — прерывистое, болезненное становилось тише, слабее.

— Он прил, ле-етит Нико. Терпи-и.

Грассо умирал.

Прощай, друг. Прости.

Прошли еще пять минут.

Грассо не кричал от боли. Он тихо застонал, Вяземский услышал скрип его зубов, дернулся вперед и застыл, затих.

Все.

Сарра никогда не увидит его. Смешливая Сарра Грассо, забудет счастливые дни.

Содрогаясь от ставшего невыносимым холода, Вяземский долго смотрел на сидевшее рядом мертвое тело напарника и теперь поверил в собственную смерть.

И не спастись. И Степан не придет, а если и прилетит на помощь, то спасать будет некого.

Вяземский содрогался всем телом от обжигающего мороза внутри скафандра. С каждой минутой холод становился сильнее, злее, жестче и казалось, что эта бешеная, уже неудержимая дрожь, отнимает у него последние силы.

Пришла, нарастая, боль. Он уже не чувствовал ступней и кистей рук, а только от локтей и выше, рвала огненная боль. Ноги выше колен и бедра давно превратились в места острой мучительной пытки.

Ставший морозным и тяжелым воздух внутри скафандра душил легкие.

Он с тоской — отчаянной, кричащей глянул в черное звездное небо.

Где-то там, на «Страннике» его Галя, его Галчонок.

— А-а-а-й-а-а!

Он всегда ее любил. Даже в моменты редких ссор.

— А-а…

Контрольные огни на приборной панели моргнули и погасли, и весь мир погрузился для него во мрак. Красный глазок индикатора мигал внутри гермошлема под самым краем стекла и Вяземский увидел быстро выросшую на стекле колючую шубу инея.

Она не была красавицей, его Галя, но глядя в ее черные глаза, он всегда видел ее истинную красоту — близкую, родную, красивую внутренним своим светом.

— Про-о-ости-и и-иня-я-а-а…

Им всегда было интересно вместе. Еще когда они учились в институте, Галя говорила ему, что у него широкий кругозор и что ей нравится его слушать.