Вячеслав Багров - Путь в бездне

Он двинулся через площадь к выходу на Десятую улицу.

Проходя мимо памятника, услышал воробьиное чириканье — птицы сидели на побелевшей от их помета, бронзовой лысине господина Иина, и ничуть не смущались, вида проходившего мимо полицейского.

Склим направлялся в полицейский участок, в котором прослужил казалось, целую вечность, и вот вечность эта заканчивалась — скоро пенсия. При мысли о пенсии его широкое скуластое лицо омрачилось.

Склим Ярк выходить на пенсию не хотел, надеялся остаться на службе до шестидесяти четырех лет, как инспектор Малке из двенадцатого участка. Правда, теперь эта надежда таяла как снег весной. И все из-за убийства Точ Киха.

Один кретин, поперся на ночь глядя, шляться по темным закоулкам черных кварталов, а другой кретин (его еще предстояло найти) прирезал полуночника, чем поверг весь полицейский участок Склима, в никому ненужные большие неприятности.

Склим, неторопясь достал из левого кармана плаща пачку папирос, закурил.

Мимо проходили прохожие — мужчины и женщины, каждый из них шел по каким-то своим делам, и почти у каждого при приближении полицейского, выражение лица становилось… пресным. Склим называл такое выражение лица — пресным, словно человек, вдруг разом, утрачивал способность и думать и чувствовать. Как кукла. Легкий ветер гнал по сухим, неметенным булыжникам тротуара, желтую пыль.

С кем-то он здоровался, с кем-то — нет. Одних знал хорошо, других только в лицо. Как, например, вот этого детину с Восьмой улицы — рябого здоровяка в сером клетчатом костюмчике. Ишь как щерится! Помнит, значит. И я тебя помню. Ну, здорово, здорово.

Склим коротко кивнул проходящему мимо рыжему мужчине, который приветливо во весь рот улыбался ему.

Склим шел мимо деревянных двухэтажных бараков, где вдоль дороги росли высокие, покрытые ярко-зелеными листочками, тополя.

Проехал, вверх по улице, недавно вымытый, дребезжащий дверями, белый автобус — пахнуло едкими выхлопными газами.

Год для Склима выдался неудачным. Поганый год, что и говорить, гораздо хуже того, когда ему прострелили левое плечо и он провалялся месяц в районной больнице. А за неделю до того, он по пьяному делу подрался с соседом по коммуналке, и жена соседа — крикливая и склочная дамочка, быстро накатала жалобу в полицейское управление. Склима хотели было, выпереть из полиции, но тут и произошла, та перестрелка — Склима увезли в больницу, а грабителей в тюрьму. Оказалось, что те перед задержанием ограбили в Белом Городе, какого-то чинушу. Склима наградили медалью «за доблесть» второй степени, про его драку с соседом быстренько забыли, и он остался служить в своем участке, да еще и с медалью. Правда, плечо болит до сих пор, и похоже будет болеть, еще долго.

Но этот год выдался хуже прежнего.

От него ушла жена, его Ирга.

Он тянул семейную лямку много лет, ни разу, даже в моменты самых жутких скандалов, не поднял на нее руку. Еще отец говорил ему:

— Сын, когда вырастишь, помни, только трусы и мерзавцы избивают женщин и детей. Трусы и мерзавцы.

Отец знал, что говорил.

Ирга ушла с истерикой, обвинениями и распоследними словами в его адрес. Красной нитью в ее словах проходила обида на него — Склима за то, что за столько-то лет он не дослужился, хотя-бы до лейтенанта, как был под-лейтенантом, так им и остался. А молодость прошла, надежды, которые она возлагала на него…

Он молча наблюдал происходящее, понимая, что ничего изменить не сможет, что все ее слова, просто ширма, за которой стоит давно принятое решение о разводе.

Ушла.

Впрочем все ее истерики за время их семейной жизни настолько закалили нутро Склима, что последний скандал с женой он воспринял как логический финал многих, прожитых вместе с ней лет. С той лишь разницей от прочих их скандалов, что она исчезла из его жизни навсегда.

Все. Ушла.

К какому-то клерку из конторы грузоперевозок. Склим навел справки и выяснил, что его жена, его Ирга, много лет хаживала в квартиру этого клерка…

Лучше бы не знал. Ему казалось, будто много лет об него вытирали ноги, а он только теперь это понял. Ничего не осталось.

Кроме горечи и досады, напрасно прожитых лет.

Но это уже случилось.

Ирга, Ирга… В твои сорок восемь, вторая молодость, вряд ли успокоит твой, склочный нрав.

— Дерьмо, — сказал он вслух и сплюнул на тротуар.

У Склима есть сын — Роскл.

Опора и надежда для отца.

Радость жизни, защита в старости, так сказать.

Склим всегда любил порядок и в вещах и в мыслях, все для него имело свое место и свое значение. Он хотел, что бы сын стал полицейским.

Нда.

Роскл с детства тянулся к матери, постоянно терся у ее юбки.

Сопляк.

Склим старался в воспитании сына, как можно реже прибегать к ремню, ну уж если поступок отпрыска просто вопиял о наказании. Тогда, конечно-же, мог нашлепать по заднице, для ума.

И только.

— Мама, а папа меня опять нашлепал! — жаловался Роскл матери, театрально размазывая слезы по щекам.

Ну тогда он был совсем еще маленьким и Склим надеялся, что взрослея, сын изменится к лучшему.

Зря надеялся.

Как-то, когда сыну уже исполнилось лет двенадцать и он учился в школе, Склим, уходя на работу, находясь в прихожей, отчетливо услышал из комнаты его негромкое:

— Мама, гад уходит.

Он буквально остолбенел у двери, не в силах что-либо предпринять. Это тебе не пьяниц в участок тащить.

Гад уходит.

Сопляк.

Он и теперь, женившись в свои тридцать лет, остался сопляком, только трется сейчас у другой юбки.

Сынок, сынок… Твою мать.

Кто знает, как оно так происходит — ты женишься, любишь, веришь, что теперь жизнь получила новое дыхание, радуешься рождению своего ребенка, стираешь пеленки, придя домой после дежурства, когда жена лежит на диване с «головной болью», бежишь с плачущим, с высокой температурой, чадом, посреди ночи в больницу, пугаясь мысли о возможной с ним беде, а потом, спустя годы, выслушиваешь в школе, рассказ его учительницы о том, что твой отпрыск украл из сумочки этой самой учительницы, деньги.

— Вы уж его не сильно наказывайте, господин Ярк, — говорит она, отводя глаза в сторону.

Или идешь к соседнему дому, где во дворе местные хулиганы избили сыночка — разбили нос, поставили синяк под глазом, и найдя их, горя от гнева и желая снести глупые их головы, узнаешь, что досталось-таки Росклу за дело.

А спустя еще несколько лет, слышишь за своей спиной злобное шипение, как выстрел в спину, который настигает тебя нежданно:

— Мама, гад уходит.

— Дерьмо, — снова, сказал Склим.

Проходя мимо большой, чисто вымытой витрины магазина «Лукко и братья», который неудачно грабили в позапрошлом году, Склим увидел новенький, выкрашенный в зеленый цвет патефон фирмы Шкелл. Крышка патефона была призывно открыта, пластинка с ярко-красным кругом в центре отбрасывала блики на блестящую звуковую трубку.