Андрей Валентинов - Лейхтвейс

Он закусил губу, считая утекающие в Вечность мгновенья. Скорее, скорее, скорее… И тут в уши врезался крик, отчаянный, громкий. Спереди, сзади, со всех сторон.

– Белая! Белая! Белая пришла!..

Князь оглянулся.

Градива!

– За нами! За наши грехи! Бежим!..

Ее шаг был ровен и красив, рука, как и прежде, придерживала подол пеплоса, в серебряном венце неярко горели синие самоцветы. Артемида. Диана. Шагающая… И только с лицом что-то не так. Прежде, издалека и в ночной тьме, оно виделось прекрасным, но даже неверный вечерний свет сорвал покровы. Не лицо – маска белого гипса, холодная и мертвая… Князь поднял руку, останавливая призрак, и Градива, словно наткнувшись на невидимую преграду, замерла на месте. Из-под пеплоса взметнулся знакомый черный ствол – Bergmann MP.35. Дюжина шагов – не промахнуться. Кто-то вскрикнул, в толпе закипел водоворот, одно из знамен пошатнулось и упало, но Дикобраз не сдвинулся с места. Секунда, другая, третья… Тот, кто был в маске, поднял оружие, принялся дергать затвор…

Легкий веселый звон – по булыжнику покатился острый стальной стержень.

– Ударник, – пояснил Дикобраз, вытирая ладонь платком. – А еще я слегка усовершенствовал спусковой механизм. Тренируйте указательный палец, синьор капитан!

Назвавшийся Градивой сделал шаг назад, рука метнулась к поясу…

– Рдах! Рдах! Р-рдах!..

…Дрогнула, опустилась. Тело в пеплосе начало заваливаться на бок.

– Р-рдах!..

Упало. Дернулось. Застыло.

Джузеппе Гамбаротта опустил руку с пистолетом.

Встретились возле трупа – детина с двустволкой, подеста и Дикобраз. Вначале просто стояли, медля, затем подеста, резко наклонившись, сдернул маску с лица Шагающей.

– Канди, – поморщился он. – Я так и думал. Актеришка!..

– Отца и его охрану расстреляли из чего-то похожего, – здоровяк указал прикладом на упавший «Бергманн». – Браво, синьор Гамбаротта! Вы поступили, как настоящий мужчина. Но этот мерзавец был не один.

Сзади послышались крики. Князь обернулся.

– Вы правы, синьор. Вон, второго ведут.

Бригадира волокли сразу четверо, еще двое бежали сзади, время от времени угощая усача увесистыми пинками. Дикобраз грустно улыбнулся. Свобода…

– Остальных тоже найдем. Новое правительство отдаст их всех под трибунал.

Сын «крестного» задумался.

– Мы властям не верим, наших предков обманывали веками. Князья, епископы, короли – все они враги крестьян. А теперь нами правят чужаки из Рима. Вы, синьор подеста, служите им, а не Лукании. Муссолини много обещал, только где он теперь, этот Муссолини? Кто поручится, что нас вновь не обманут? Кто может дать такое слово?

– Я, – негромко ответил князь Руффо.

Красная полоса заката исчезала за черепичными крышами. На камни Матеры, города, заставшего юность этой земли, неслышно ступила Мать-Тьма.

Трое мужчин стояли над трупом.

Пистолет на столе, под левой рукой. Уже привычка, в воздухе правая занята. Стол картой застелен, на этот раз не Москва – весь СССР. Прямо на карте листок бумаги, пока еще чистый. Карандаш рядом, как и пустая чашка кофе.

Возле стола – два больших картонных ящика, раскрытых и развороченных. Ламла и Пауль-Адреналин еле доволокли, умаялись.

Стол он перетащил на середину расширителя, так, чтобы коридор наблюдать. Дверь, за которой Цапля, прямо перед глазами. На всякий пожарный. А еще – наручные часы, тоже на столе, чтобы глядеть удобно. Стрелки ползут неспешно, друга за друга не забегая. Все идет по плану.

После того как оба высказались, душу облегчив, Неле ушла к себе. Там и сидит, Лейхтвейс же делом занят. С Семеновским уже все ясно, с тем, что дальше, еще нет. Обратный маршрут – только пунктиром, умники в Берлине просто не успели. После исполнения в посольство возвращаться нельзя, значит – сразу на маршрут. А куда лететь? Как говорят братья-скалолазы, проблема.

Карандашный грифель легко скользит по карте. Москва – Кенигсберг, если по прямой – 1100 километров. А ему даже не в сам город, а южнее, прямо в летний лагерь, в сосновый лес.

Проблема…

Лететь можно и днем, если высоту набрать. Был бы он, Николай Таубе, самолетом, не так все и сложно. Впрочем, и самолету нужен бензин, кончится – иди на заправку. У него свой порог – усталость. Надежнее всего идти на километре, не слишком быстро и без резких маневров. Тогда – несколько часов полета, а это уже много. Два часа на земле, короткий сон – и опять в воздух.

Лейхтвейс встал, потер лоб и присел над ящиком, тем, что поближе. Внутри – армейские пайки, несколько видов, от обычного до «железного» и несколько специальных. Вот горно-стрелковый, для братьев-скалолазов. Что в бумажке написано? 250 грамм консервированного мяса, упаковка витаминов, сушеные фрукты, печенье, шоколад и шесть сигарет. Но это не сам паек, а лишь прибавка к основному. Тот – в соседнем ящике, на отделение хватит. Хлеб консервированный в жестяных банках, хлеб долгого хранения в бумажной упаковке, сушеные хлебцы тоже в бумаге. А уж мяса! Ветчина, сосиски нескольких видов, жареный гусь, баранина и даже куриное фрикасе. Шоколад, конфеты, печенье… А ко всему портативные складные плитки-спиртовки «Esbit» для разогрева, хочешь, стальную выбирай, хочешь, из алюминия.

Только все это в рюкзак не положишь, каждый грамм – лишняя усталость. А еще нужна вода, и коньяк бы пригодился.

Дверь комнаты негромко хлопнула. Лейхтвейс покосился на пистолет. Дотянется, если что.

– Не помешаю?

Цапля прошла в расширитель, взяла стул, подтащила ближе. Не села, рядом стала.

– Не помешаешь, – рассудил он. – Я вот чего предлагаю. Когда позвонит Ламла, взлетаю и прямо в Семеновское. Ты – через полчаса и на все четыре стороны. В рапорте напишу, что на обратном пути тебя потерял, ночь, темно, да еще и погоня. Поверят и даже ругать особо не будут. И все, считай, мы с тобой незнакомы.

Девушка кивнула.

– Осознала. На правах гадины предлагаю другое. Когда Ламла сообщит, что сталинские машины уже на Арбате, взлетаем вместе. Летим в Ригу, точнее в Юрмалу, это рядом, на море. Там есть надежный дом за высоким забором. Деньги и латвийские паспорта у меня с собой, а визу нам сделают. Кстати, из продуктов имеет смысл взять тушенку, хлебцы, шоколад и витамины.

Лейхтвейс улыбнулся.

– Надежный дом за высоким забором… Там ты раба божьего и прикопаешь. Когда меня учили в Абверштелле, то, конечно, говорили, что никому верить нельзя, но я даже не представлял до какой степени… Еще одно слово, Неле, и перейду к силовому варианту. Твой ранец выведу из строя, пистолет отберу, а тебя привяжу к кровати. Придет Пауль – и будет вам полный адреналин.

– Сволочь!

Он кивнул.

– Скажи еще «нацист». А когда вы Ренату в лагерь этапировали, о чем думали? О том, что она нацистам служит?