Андрей Валентинов - Лонжа

– О-о, не совсем!

Голос упал до шепота, очкастый оскалился и внезапно подмигнул.

– Сдадите меня в «стапо»? Здесь, в Губертсгофе, просто не успеете. Комиссия уже собирает вещи, расследование решили прикрыть. А в Заксенхаузене, куда вас скоро отправят, такого, как вы, очень внимательно выслушают – но уже мои люди. Кстати, жизнь там, если ее можно так назвать, куда хуже, чем в Губертсгофе. И короче. Никуда вы от меня не денетесь, Рихтер!

Лонжа задумался, но ненадолго. Встал, отодвинул стул подальше.

– Взаимно. И я вам, признаться, ничуть не сочувствую.

И врезал кулаком что есть силы – прямо между испуганно задрожавших стеклышек.

– Ровнее, ровнее! Третья рота, сократить интервал. Одна минута, время пошло!..

Охрана и в самом деле сменилась. С виду такие же черные, но ростом повыше и в плечах заметно покрепче. Не ругались, команды отдавали негромко, сквозь зубы. Били молча, без малейших эмоций, словно автоматы. По рядам полз слушок: Дахау! Оттуда, из самой адской сердцевины, прислали взамен проштрафившихся.

– Пятая рота, полшага назад. Раз-два!..

И комендант новый, и все офицеры, только блокфюреры пока прежние. Но большинству эти новости не слишком интересны. С утра объявили о скорой отправке – и тут же, не объясняя причин, выгнали на плац. Второй час «полосатые» и «серые» томятся под горячим июньским солнцем, а «черные» бесы все ровняют и ровняют ряды, словно воплощая в жизнь замысел неведомого конструктивиста, поклонника идеально прямых линий. Запрещенный в Рейхе стиль нашел себе убежище за проволокой «кацета».

Дубинки безошибочно находят тех, кто пытается заговорить. Но слухи все равно катятся по серым и полосатым шеренгам. Контингент отправляют весь, половину сегодня, завтра – всех прочих. Заксенхаузен! Здесь же, в Губертсгофе, будут строить что-то секретное, чуть ли не подземный объект. Потому и начальство сменили, прежнее уже растасовали по разным «кацетам». А вот суда не будет, с самого верха пришла команда: дело закрыть и забыть навсегда.

Беглецы так и не нашлись. Об этом шептали с веселой и злой усмешкой. Пусть и маленькая, но победа.

Одного не понимали: чего стоим? На плац пригнали всех, даже кухню и санитаров. Неужели новый побег?

– Внимание! Внимание! – рявкнул рупор в руках у одного из офицеров. – Тишина, спокойствие, порядок!..

Идеально ровные ряды застыли. Эсэсманы замерли по стойке «смирно», руки на бедрах, подбородок вверх. На плацу двое – новый комендант и кто-то незнакомый, тоже офицер, однако не в черном, а в армейском «фельдграу». Гауптман – тут же уточнили наиболее зоркие. Видом и ростом – не Голиаф и молод не слишком, издалека – серый гвоздь со шляпкой. Под мышкой – стек, еще один гвоздик, в правом глазу – монокль, в монокле – солнечный зайчик.

Комендант, расставив ноги пошире, окинул взглядом замерший строй.

– Слушать внимательно. Вопросов не задавать. Все команды выполнять беспрекословно!

Гауптман кивнул, благодаря, и шагнул вперед. Стек ударил о ладонь.

– Я привык начинать со слова «Солдаты!» Но вы не солдаты, вы – ублюдки и негодяи. Большинство из вас сгниет здесь, за проволокой, и это будет правильно…

Привыкший к командам голос накрыл аппельплац. Слова падали тяжело и мерно.

– Однако наши враги за проливом недаром говорят: патриотизм – последнее убежище негодяев [27] Автор выражения – английский поэт и критик Сэмюэль Джонсон. . Мать-Германия нуждается даже в таких, как вы. Я не освобожу вас и не уменьшу срок заключения. Я дам вам оружие, выжму семь потов – и отправлю под пули. Уцелевшие вернутся обратно, за проволоку. Это не отпуск, вы меня еще возненавидите, парни. И будет за что!..

Лонжа невольно кивнул. Гауптмана он узнал сразу.

«А кого прикажете набирать? Трусов, слюнтяев и задохликов?»

Ничего неожиданного, его предупреждали еще в Плетцензее. «Ты, Рихтер, туда не суйся…» Трансильвания, неизвестно чья земля, венгры, румыны, ничего не понятно…

Зато с Заксенхаузеном – ясность полная.

– Итак, у вас есть выбор: остаться заключенными – или стать ублюдками без чести и совести, о которых никто не будет жалеть. Но вы по крайней мере умрете не зря. Для человека, не для ублюдка, это и есть высшая награда… Времени на размышления не даю. Добровольцы… Отставить! Ублюдки, шаг вперед, шагом ма-а-арш!

Следующий шаг того, кто назвался Паулем Рихтером, был строевым…

На этот раз их выстроили перед воротами, спиной к свободе – восемьдесят два ублюдка в сером и полосатом. Вызвалось больше, за сотню, но тощих, узкоплечих и низкорослых гауптман стеком гнал назад. Лонжа, ростом не великан, оказался на левом фланге, в последнем десятке. Строили их два унтер-офицера, тоже в фельдграу. Дубинок не было, обходились зуботычинами. Гауптман ждал, меряя широкими шагами асфальт.

Знакомых в строю Лонжа не заметил, кроме стоявшего совсем рядом, через одного «полосатика», Ганса Штимме. Гамбургский рабочий тоже его увидел, подмигнул и в быстром рывке поднял вверх правый кулак.

Rotfront!

Курившие в кинозале и ссорившиеся с шуцманом – в одном строю.

– Р-равняйсь! Смир-р-рно! – рявкнул унтер. – Равнение на середину!

Офицер стал перед строем. Стек ударил о ладонь.

– Внимание, слушайте все! Мое звание – гауптман, так в дальнейшем и обращайтесь, согласно уставу. У вас воинских званий нет и не будет, вы – ублюдки, но я не хочу выслушивать это сто раз на дню. Каждый придумает себе кличку – короткую и простую. Ее и будете называть, когда к вам обратятся.

Блеснув моноклем, прошелся вдоль замершего строя, остановился на левом фланге. Поглядел на того, кто перед ним, – и внезапно усмехнулся.

…Тоже узнал.

– У некоторых кличка уже есть, достаточно оригинальная.

Стек легко ударил в грудь, прямо в синий треугольник.

– Итак, я обращаюсь к одному из вас, и мне отвечают…

– Лонжа!

Жорж Бонис, огладив ладонью черный автомобильный бок, легко щелкнул ногтем по стеклу.

– Что я говорил? Как новенькая!

Густые усы так и лучились гордостью.

Эксперт Шапталь оценила. «Вспышка» после лечения выглядела даже лучше, чем прежде. Не слишком дешево, и со сроками слегка затянули, но в этот ясный июньский день о таком как-то не думалось.

В путь!

– А давайте ее выкупим, – внезапно предложил Кампо. – Будем по воскресеньям за город выезжать, устраивать пикники…

«И вместе поселимся в „Гранд-отеле“», добавила Мод, не вслух, понятно. Ни к чему портить хорошее настроение. Для усача, не любящего аристократов, эти слова – просто шутка. Не всегда требуется ясность.

Теперь экипаж смотрел на нее. Что-то не так? Но тут же вспомнилось: «Я подумаю. Но ничего не обещаю».