Андрей Валентинов - Лонжа

Карел Домучик…

После очередного построения увели первый взвод. Никто даже не успел попрощаться. «Бего-о-ом!» – и ворота захлопнулись.

Их очередь наступила через два часа, уже глухой ночью.

– Грузитесь! – усмехнулся знакомый пилот. – Заранее сочувствую, ребята! Напоминаю: колени к подбородку, оружие между колен. Пить не советую, до ближайшего сортира несколько сот километров. Ну, сельди, полезли в бочку!..

И сельди полезли в бочку. Кресел в салоне уже не было, их встретил голый холодный металл. Вначале просто садились, потом втискивались, после уже трамбовались. С резким лязгом закрылся люк…

После нескольких неудачных попыток Лонжа убедился, что дышать все-таки можно. Успокоился – и закрыл глаза. Рев моторов стих, уступив место знакомым аккордам. «Ни к чему объясненья, все закончилось к сроку…»

– Нале-во! Бегом марш!

Ранец надавил на плечи, польский карабин ударил в спину… К счастью, бежать довелось не слишком далеко – к ближайшей кромке аэродрома. Белесая мгла слегка поредела, и сквозь нее проступили неясные силуэты высоких старых деревьев. Взлетная площадка находилась посреди леса. Кроме трех «Тетушек Ю» Лонжа заметил два биплана, стоящие чуть в стороне. Возле одного на земле лежало нечто, издали похожее на длинный мешок.

– Взвод, стой! Напра-а-во! Равняйсь, смирно!..

Герр гауптман тоже изменился. Исчез стек вместе с привычной формой. Польский офицерский мундир без погон и петлиц, четырехугольная «рогативка», тяжелая кобура на ремне. Монокль остался.

– Ублюдки! Последний раз я обращаюсь к вам именно так. Взвод будет расформирован, но прежде чем я скажу, кем вы стали, взгляните сюда!

Острый белый луч фонаря скользнул по близкой опушке, высветив чью-то руку в зеленой гимнастерке. Лицо, перекошенный, открытый в неслышном крике рот, темное пятно на груди. Рядом с ним другой, лицом вниз, рядом втоптанная в землю пилотка. Еще один, еще…

– Дороги назад для вас нет. Это солдаты большевистской Красной армии, уничтоженные нашей диверсионной группой этой ночью, при захвате аэродрома…

Лонжа вспомнил длинный мешок, лежавший возле биплана.

– В случае попадания в плен всех вас ждут пытки и расстрел, будь вы трижды коммунисты. Я доходчиво объясняю?

Строй молчал, многие пытались смотреть в сторону, кое-кто сжал кулаки.

– Вижу, поняли! – офицер белозубо усмехнулся. – А теперь о том, куда вы попали.

Затянутая перчаткой рука взметнулась вверх, к серому рассветному небу.

– Это – Вайсрутения, одна из республик СССР. Живущие здесь поляки, литвины и немцы восстали против власти евреев и большевиков. Во главе движения – военный лидер Вайсрутении генерал Булак-Балахович [42] Булак-Балахович Станислав Никодимович, он же Батька Булак-Балахович (1883–1940) – авантюрист, участник гражданской войны в России. Воевал за красных, за белых, за эстонцев, за поляков и за независимую Белоруссию. Провозгласил себя главнокомандующим вооруженных сил Белоруссии, сформировал Белорусскую Народную Армию. В дальнейшем – эмигрант, жил в Польше. Считался одним из самых опасных врагов СССР. , ему помогают поляки. Мы – добровольческий отряд…

Строй неслышно колыхнулся, словно от удара волны.

– Добровольческий, ублюдки! Я силой вас из «кацета» не тащил… Мы прибыли для защиты мирного немецкого населения – и будем его защищать всеми возможными методами. Два других ваших взвода тоже здесь, в Вайсрутении, и уже вступили в бой. Это все, что вам нужно знать. На всякий случай еще раз напомню: вы – не солдаты, на вас чужая форма, вы прибыли сюда без объявления войны. Единственный шанс выжить – беспрекословное подчинение командирам. А теперь, когда вы все поняли… Первое отделение – нале-е-ево!..

И снова – бегом, на этот раз к другому краю аэродрома. Там уже строился взвод – незнакомые парни в такой же форме без погон. Хмурый здоровяк с тяжелым пистолетом-пулеметом за спиной быстро осмотрел прибывших и указал на крайнего слева.

– Остаешься! Остальные – в строй. Командирам отделений распределить новичков.

Судьба вновь улыбнулась – рядом с Лонжей остался все тот же Ганс Штимме.

– Называйте меня «герр фельдфебель», – сообщил командир взвода. – Все остальное – потом. Перекурите, если охота, но имейте в виду – сейчас будет марш-бросок. Отставших пристрелю сразу.

Небо над кронами стало белым, в близком лесу несмело подали голос первые утренние птицы.

Рассвет…

– Все равно перекурю! – Ганс Штимме щелкнул зажигалкой. – Ну и гадость нам выдали!

Сигареты они получили вместе с формой, по две пачки. На красно-белом фоне – черные буквы: «Klubowe». Что написано на зажигалке, Лонжа смотреть не стал. И так понятно.

– Была рота – нет роты, – вздохнул дезертир Митте. – Вот тебе и убежали… А что вообще происходит, Рихтер? Ты хоть понимаешь? Гитлер напал на Россию?

Говорить не хотелось, но Лонжа все же ответил:

– Не Гитлер – Польша. Нас тут нет. Найдут только трупы в «рогативках». Как отреагирует Сталин, не знаю, но Бессарабии ему точно не видать. Мы с тобой защищаем не местных немцев, а нефть в Плоешти.

Это он понял, как только примерил польскую форму. Большая война ползла на восток.

– Румынам сейчас приходится кисло, и русские нацелились на Бессарабию, свою бывшую провинцию. Гитлеру от этого ни тепло, ни холодно, но за Бессарабией – нефтяной район. Сталин собрал войска возле Одессы, а тут – мы… А еще есть Польша. Если начнется война, у кого ей просить помощи?

Штимме помотал головой:

– Сумасшедший дом! Надо было чаще на политзанятия в нашей ячейке ходить. Только и помню, что мировой империализм и поджигателей войны… А про Булак-Балаховича нам рассказывали, это русский белогвардеец, «kontra».

Привстал, поглядел по сторонам.

– Рвануть бы отсюда! К русским и в самом деле идти не стоит, расстреляют, причем за дело. Но лес большой… Что скажешь, Рихтер?

Лонжа думал недолго.

– Сначала – оружие. С пустой винтовкой не навоюешь… Лес, конечно, большой, но за ним – Польша. Как думаешь, нам там будут рады?

Тот, кто курил в кинозале, только вздохнул в ответ.

– Ста-а-ановись! Взвод, приготовиться к марш-броску!

Деревья беззвучно шагнули навстречу…

Жорж Бонис перебирал струны гитары, Мод сжимала в руке кружку с недопитым вином, красавчик Кампо устроился прямо на брезенте, брошенном на редкую сухую траву. Вокруг плескалась ночь, рядом темнел проселок, а в нескольких километрах – Солнечное шоссе, дорога на Париж.