Анастасия Быкова - Еще раз с чувством [СИ]

Мама.

Слово такое неясное, что он не мог назвать ту женщину своей мамой. Он даже не знал, какой должна быть мама.

А каким должен быть папа?

Папа у него был. Его он помнил более отчётливо. Если постараться, можно было даже оживить образ в памяти. Папа был строгим, но добрым. Он обучал, требовал, не отличался нежностью, но любил. И мальчик любил его в ответ.

Наверное, у мальчика было хорошее детство.

Сейчас он даже этого не помнил.

Были ли у них деньги? Еда? Были ли у него друзья?

Хрустальные образы вспыхивали в голове и тут же разбивались на сотню осколков, которые невозможно склеить.

Это даже сложнее, чем собрать слово «вечность» в замке Снежной Королевы.

Впрочем, сейчас это не имело значения. Потому что детство закончилось пулей в голове папы и ножом в животе той нежной женщины. Наверное, все же его мамы.

Мальчик знал одно — нельзя прекращать танцевать. Даже если придется танцевать на стеклах.

Хотел бы он помнить дальнейшую свою жизнь так же плохо, как помнил детство, но не мог этим похвастаться. Как будто случившееся выжгли у него с обратной стороны черепа. Больно. Глубоко. В самую душу гнилыми корнями, разъев все светлое.

Он помнил грубые руки. Тот, кто пришел в их дом и убил счастье мальчика, почему-то не убил его самого. Хотя, наверное, все же убил, оставив лишь дышащую оболочку.

Его забрали и принесли в темноту. Втолкнули в грязь, втоптали в похоть, вынули все светлое.

В первый раз было мучительнее всего. Он не понимал, почему казалось, что его разрывают на две части, не понимал, почему мужчина над ним втискивается в его хрупкое тело, а руками оставляет синяки на бедрах.

Он не понимал, почему так больно.

Мальчик кричал, но никто не шел к нему на помощь.

Потом стало легче. Потом ему начали вкалывать какое-то вещество прямо в руку, и становилось ярко. Становилось смешно. Смешно не потому, что было хорошо, а потому, что было до истерики непонятно. Это как щекотка. Ты смеёшься, но не хочешь этого.

Но всё же тогда не было больно. И хотелось ещё. Снова и снова окунаться в водоворот красок, чтобы забыть о сотне мужчин, сменяющих друг друга.

Хрупкого мальчика любили клиенты. Кажется, поэтому он и прожил так долго.

Мальчик танцевал. Не ради счастья, а ради новой дозы. Во мраке, муках и неясности он был совершенно один, никому ненужным долгие годы.

Он танцевал на стеклах.

На стеклах, под названием жизнь.

Мальчик верил, что когда-нибудь станет лучше. Наверное, верил так сильно, что боролся.

Наверное, верил так сильно, что смог обманом добраться до телефона и набрать 911.

Наверное, верил так сильно, что из последних сил держался за ускользающее сознание, когда боль обрушивалась на его тело ударами тяжёлых ботинок со всех сторон. Его поймали. Он успел позвонить.

Мальчик чуть не пропустил тот момент, когда зажёгся яркий свет, раздались выстрелы, а боль куда-то ушла. Он почти умер, но его слух задел добрый голос:

— Хей, держись. Я детектив. Детектив Лайтвуд. Мы вытащим тебя отсюда. Не уходи.

Этот голос спас его тогда.

— Магнус, все хорошо? — Алек сел рядом с ним на диван и обеспокоенно провел по щеке.

Мальчик улыбнулся.

Сейчас все хорошо.

А как может быть иначе, если рядом с ним его Александр? С глазами цвета васильков, мудрым взглядом и ласковыми прикосновениями.

Его Александр, который буквально олицетворял счастье.

Мальчик, танцующий на стеклах, вырос.

Ему помогли превратить стекла в пыль — они больше не режут.

Вдвоем танцевать намного легче.

Ветка хрустит под тяжестью ботинка и разламывается на две половинки. Алек вздрагивает.

Лес вокруг него живой. Кажется, что еще чуть-чуть, и почва под ногами начнет дышать, а еще через мгновение раззявит свою пасть и проглотит любого путника, зашедшего в лес без спроса.

Алек, кстати, определенно не спрашивал разрешения, когда заступал за незримую границу, отделявшую его дом от зачарованного леса.

Во всем виноват Джейс Эрондейл и немножко Саймон Льюис. Джейс затевает игру в карты на желание, а Саймон уговаривает отнекивающегося Алека принять в ней участие.

Не то чтобы наследный принц не умеет играть в карты, просто не умеет жульничать. А вот его братья делают это просто мастерски. И в этом нет ничего удивительного, учитывая, что пока Алек пропадал на дополнительных уроках этикета, танцев, военного дела, истории королевства, географии, обучении переговорам и прочим безумно важным для будущего короля вещам, младшие принцы сбегали со слугами в дальние залы, прятались за портьерами и совершенствовали шулерское искусство.

Так что да, у Алека нет никаких сомнений в том, что он проиграет, и лишь мысленно молит всех божеств, чтобы у братьев не хватило фантазии на какое-нибудь изощренное задание за проигрыш.

Кого он обманывает?

Алек знает, что у этих двоих фантазии больше, чем у всего вместе взятого главного гарнизона Его Величества.

Но даже в самых пугающих мыслях он не мог и представить, что заданием будет войти в зачарованный лес, дойти до самого центра и принести что-нибудь оттуда, как доказательство.

Алек вообще-то наследник, в его планы не входит умирать.

Но еще в его планы не входит отступать. Наверное, поэтому он уже несколько часов бредет по этому чертовому лесу и вздрагивает от каждого шороха.

Впереди между плотно стоящими деревьями мелькает просвет, и Лайтвуд облегченно переводит дух. Можно же считать первую поляну за несколько километров центром леса? Даже если и нельзя, он все равно собирается сделать вид, что так оно и есть.

Алек выходит на залитую солнцем поляну и даже замирает на мгновение, от восторга приоткрыв рот. Она блестит. Каждый сантиметр зеленой травы, каждая трещинка на коре дерева буквально светится изнутри. Этот блеск встречается с солнечным светом где-то в метре над землей и превращается в яркие радуги, зависшие в воздухе.

За всю свою жизнь Алек не видел ничего более волшебного.

В самом центре поляны стоит ель. Зеленые иголки и темно-коричневая кора выглядят весьма обычно, но вот шишки… Всех цветов и оттенков, которые только можно вообразить, и если это не то, что нужно принести Джейсу и Саймону в качестве доказательства, то Алек даже не знает, что еще.

Лайтвуд делает шаг и выходит из тени деревьев. Боится даже вдохнуть лишний раз, лишь мягко и осторожно ступает по траве и протягивает руку к заветной шишке. Он не знает, почему его внимание привлекает именно самая нижняя, крупная, удивительно-яркая, но знает, что только она ему и нужна.

Рука касается теплых шершавых чешуек, и губы Алека расплываются в улыбке. Он сделал это.