К Брахман - Рождения [СИ]

— Ну, я вам устрою всем темную. — Повторяла она с ненавистью, глядя на свои синяки и ссадины. — Дяревенщины.

— Ну да ты на себя погляди, — пыталась вразумить свою дочь мать. — Чаго ты от них хочешь? Ты их мужиков в свою постель тягаешь. Так вот получай.

— Молчала бы, а сама-то какая? Вона наплодила, смотреть на них страшно. Да по ним определить можна с каким мужиком ты спала. Вот тут, на твоих полатях, пол дяревни сидит. — Огрызнулась Зинка на слова матери.

— Ах ты тварь безмозглая! — Схватив ухват, кинулась мать на дочь. — Тябе ли, шлюха, меня судить?!

Зинка, вскочив с печи, схватила стоявший в сенях топор и закричала:

— Не подходи, убью!

Дети постарше увидав, что сейчас будет драка, похватали меньших и забились под полати пока минует гроза. Мать и дочь стояли в борцовской позе, сверля, ненавидящими, глазами друг друга. Увидав, что дочь не шутит и топор бросать не собирается, мать поставила ухват и процедила сквозь зубы, чтоб духу её завтра в этом доме не было.

— Уйду, когда пожелаю. — Парировала девица.

С этой стычки прошло уж годик. Но дочь уходить пока не планировала. А мать от греха подальше за ухват не бралась. Теперь все потасовки заканчивались словесно, но ненависть матери к дочери и наоборот от этого не убавилась. И нельзя было сказать, что в этом играло большую роль. То ли зависть матери к молодости, то ли злость на то, что та не делится деньгами, то ли на то, что позорит семью. Хотя, говоря по совести, в последний аспект Зинка привнесла не много. Мать и сама по молодости была гулящая баба, вот и наплодила, а мужа как-то не случилось у неё. Она бы и сейчас не прочь, да кто ж её возьмет-то с таким выводком. Все в деревне знают её, а если случалось заезжему мужику в деревне быть, там мигом ему добрые соседи нашепчут на ухо, что да как. Так все и обходили их дом стороной. Конечно, в лицо не плевали, бывало иногда и парой слов у колодца перебросятся, но и в гости не звали. Так и жили худо-бедно.

— Ты где шляешься? — Зашипела мать, глядя в сторону дочери.

— Не тваво ума дело.

— Лучше бы ты сдохла, пока маленькой была. — Послала вслед уходящей в дом дочери проклятье мать. Но Зинка на все материнские ругательства давно не обращала внимание. Хлопнув дверью, она прошла в дом, где в натопленном помещении снег на тяжелых не по размеру больших валенках стал таять, оставляя на деревянном полу лужицы. Усевшись за грубо сколоченный деревянный стол и достав старый потрепанный от многоразового чтения журнал «Огонек», Зинка начала его перелистывать. Ей казалось, что вся жизнь и все эти красивые женщины, которые смотрели на нее с обложки журнала, были сказочными персонажами. Ей так хотелось хоть одним глазком взглянуть на такую красочную жизнь и хотя бы на минуточку стать одной из этих красоток. Но, увы, перелистывая и закрывая последнюю страницу журнала, приходилось возвращаться в настоящую действительность, от которой она так стремилась убежать. Каждую ночь, когда все кругом спали, она доставала свой заветный узелочек, и, раскрыв его, пересчитывая наличность. Мечта оказаться за пределами этой вечно грязной и холодной избы заставляла все больше и больше измываться над своим телом, зарабатывая деньги. Моральная сторона Зинку интересовала меньше всего. Три класса — вот и все её образование. Интеллектом бог обидел ее, как и внешностью. Зато честолюбием награждена она была сполна. В остальным девица преуспела еще в раннем возрасте, и какую выгоду можно извлечь, расставляя ноги перед мужиками, она поняла еще тринадцатилетней девочкой, когда соседский парень предложил ей за небольшую услугу, оказанную ему недалеко в лесочке, новую блузку, украденную у собственной мамаши. Первый опыт, как оказалось, был удачным, и с тех пор она была частым гостем этих кустов. Отказывать девица не умела, и потому через год в деревне не осталось ни одного мужчины, окромя древних старцев, которые бы не испробовали молодое тело Зинки.

Мать на это смотрела сквозь пальцы. Времени караулить дочь, у нее не было. Замученная непосильным трудом и суровым климатом она больше походила на мужика, все время думая о том, как прокормить эту ораву. Дети росли сами по себе, и каждый делал, что хотел. Не грамотная, вечно скандалящая мать дать своим детям кроме брани и подзатыльников ничего не могла и поэтому дети, подрастая, отвечали ей той же монетой.

Услышав открывающуюся дверь и увидев стоявшую на пороге с полными ведрами воды мать, Зинка спросила:

— Чаго это ты сягодня как с цепи сорвалась? Орешь непонятно зачем.

— Ты бы лучше валенки сняла, стерва, а то воды в дом натащила, хоть купайся.

— Тебя что, с колхоза поперли, че ты орешь? — Не сдвинувшись с места, проговорила Зинка.

— Тебя у давно нада с дома выпереть, чтобы младшие на весь этот позор не смотрели. И так им проходу не дают, пальцем тыкают. Вчера вона брата тваво избили за то, что он заступился за тебя, дуру. Вона, погляди на ребенка.

— Не надо, мам. — Отворачиваясь к окошку, проговорил тот.

— А я че, просила мою честь отстаивать? — Даже не взглянув в сторону брата, проговорила Зина.

— Слушай, дочка, последний раз прошу, — ставя ведра на скамью у стены и присаживаясь с другой стороны стола, проговорила мать, — уезжай ты отседова, оставь ты нас в покое. Здеся тебе делать уже нечего, ни один порядочный парень в твою сторону не глянет. Вон твои одногодки, все замужем, а некоторые и на сносях, тебя сторонятся. Какой порядочной девке с тобой общаться захочется, да ни один муж своей жене даже говорить с тобой не позволит. Останешься одна, тябя никто брать не захочет. Мало что красотой Бог обделил и ума не дал, так еще гулящей слывешь. Молва уже за пределами нашей округи гуляет, тебе мужа и в отдаленных дяревнях не найти. Так вот тебе мой сказ, собирай вещички и мотай подальше отседова. Гляди, мож, в городе какой дурак и сыщется, не зная тваво прошлого, возьмет тебя, дуру, замуж.

— Возьмёт, можешь не сомневаться, еще как возьмет. Была бы моя воля, давно б уехала, да деняг маловато, вот еще маненько подкоплю и поеду, уж будь уверена, здеся и лишняго дня не задержусь.

— Гляди, как бы поздна не было.

— Не будет. Я там сябе такого мужика завяду, вы все от завясти лопните.

— Да уже лопнули от завясти. Годков тебе уж не мало, дождешься, что и в городе всех розбярут.

Зинка, зыркнув на мать, поднялась и полезла в свой угол, где вперемешку со старым и грязным тряпьем, сброшенным прямо на деревянный пол, валялась всякая всячина, и в этой куче старья она прятала нечистоплотно заработанные деньги. Развязав грязную замусоленную тряпку, она начала пересчитывать свои сбережения, долго копошилась, шевеля губами вздыхала, снова пересчитывала, и, приняв решение, сказала: