Михаил Бобров - Четыре возраста Нулизы-сан [СИ]

Кстати — Хранительница чего-то ждет, не удаляется. Ото-химе осведомилась: чего же? И услышала вопрос: не стоит ли обрушить удар северного войска — особенно с новосозданным сородичем — на Панамский перешеек? То есть, на Барьер, как он зовется нынче. Люди там укрепились, это верно. Но зато и выиграть можно прямой проход в Атлантику. Свойства нового сородича проявляются лишь по возрастании его до нужной массы — следовательно, пропитать столь требовательное оружие проще в Поясе Течений, чем на сравнительно бедном севере. Да и что выиграет Ото-химе от взятия Трезубца? Ведь конвои к нему тогда ходить перестанут, и выцарапывать вкусных людишек и драгоценные чистые металлы придется с Филиппинского маршрута… Ну, с Бурных Склонов, да простит оговорку повелительница моря…

Повелительница моря посмотрела вверх, на мягко-жемчужно светящийся купол, оконтуренный витым золотом световодов. Ответила:

— Трезубец — сердце союза людей и Туманного Флота. Тело без сердца долго не протянет. Поражение покажет всему миру, что Туман утерял силу. И что подобрали ее именно мы — не кто иной! У людей и Тумана общего дела больше не будет. А тогда и Барьер, и Бурные Склоны, и Рваный Шельф — все это покорно падет нам в руки. Пусть людишки строят свои стены, пусть обманывают себя иллюзиями «Тихоокеанского рубежа»… Новый сородич огромен, и потому способен сохранять жар в теле даже среди льдов. Исландский рубеж тоже падет, когда мы пожелаем.

Ото-химе перевела взгляд на Хранительницу — единственную четко проявленную вещь здесь, на глубине два километра. Подсвеченную безнадежно растворяющимися в глубине пальцами Солнца; оттеняемую хороводом гвардейцев поодаль, на границе различимости — единственную материальную сущность среди теней, тяжести, тишины.

— Ты выберешь в гвардии более всех рвущуюся тебя подсидеть. Ты дашь ей сопровождение и пошлешь на север. Если она преуспеет, получит какую-нибудь из покоренных стай. Если нет — получит перерождение. Твоя посланница обеспечит покой за спинами северного штурмового войска. Потому, что я так хочу. Моя власть — моя ненависть. Выполняй!

Хранительница почтительно изогнулась, подставив шею в жесте полного подчинения. И затем быстро двинулась к пределу видимости, за которым темный покой глубины не разрушал бело-лиловый свет. К пределу, за которым ничто уже не напоминало о существовании солнца.

Ото-химе некоторое время безмолвно и бездумно кружила среди светящихся колонн — и тут вспомнила, что кроме идиотской ссоры Смертей с Иглами, на узле связи было и еще одно сообщение. Какая-то северная стая ухитрилась полностью уничтожить конвой, шедший на тот самый Трезубец. Все вещества — и металлы, и органику — стая, разумеется, оприходовала без посторонней помощи. После того, как биоценоз океана сменился полностью и жрать в нем сделалось особо нечего, вырвать кусок из чьей-либо пасти не смогла бы и Ото-химе. А вот ядра кораблей Тумана! Больше десятка! Химе той северной стаи верно понимала соотношение сил. Она поспешила поклониться добычей — ядра все равно невозможно съесть — но за них можно получить поддержку могущественной южной соседки.

Крейсер Тумана «Пенсакола» знала по себе, что разумные существа могут испытывать удовольствие от самого процесса ломки чужой воли. Ее саму ломали так часто и много, что все другие виды отношений на этом фоне терялись; неудивительно, что в насилии она разбиралась.

Так, значит, северяне предлагают шестнадцать ядер… Ото-химе подозвала гвардейца — Взятая сгустилась из хоровода теней, как сходятся уравнения при правильном выборе интервала, неспешно и неотвратимо. Повелительница распорядилась: послать сообщение. Пусть представят ядра. Сама химе, разумеется, на поклон через пол-океана не пойдет. Пошлет, наверняка, свою хранительницу с достаточно сильным сопровождением: кому попало не доверят вручать Ото-химе драгоценный подарок… Так, а с хранительницей можно и потолковать. Хотя бы пристегнуть к ней кого-то из своей гвардии, вдруг да приживется. Лишние глаза и уши на севере не помешают.

А из шестнадцати ядер со временем получатся еще Взятые. Кто-то согласится сразу. Кто-то будет сопротивляться подольше. Это несущественно: времени у Ото-химе сколько угодно. Тут, в глубине, спешить особо некуда.

— Спешить особо некуда, коллега…

Ректор Осман разогнулся, тщательно стряхнул остатки порошка в коробок. Профессор Кольбер перемножил в уме сто двадцать шесть на девяносто семь — просто, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Ничего сложного: сто двадцать шесть на сто, вычесть сто двадцать шесть на три… Двенадцать шестьсот минус триста семьдесят восемь… Двенадцать тысяч двести двадцать два. И почему эти ученики так туго соображают? Вот как на чужую работу таращиться, так никто не болен, и дел срочных решительно ни у кого нет. Поневоле будешь радоваться, что хоть лапы в пентаграмму не суют.

А когда Кольбер узнает, кто настучал матери пропавшей ученицы ла Вальер — то доносчика он превратит в жабу. Нет — лучше в дятла. Раз так любит стучать! А еще можно сначала в жабу — а потом жабой постучать о что-нибудь. О дятла, например. Что? Заново учиться трансфигурации? Но надо же чем-нибудь заниматься, после того как вышибут из Академии. Без дела долго не протянешь! Тут вон ректор Осман пентаграмму чертит, чтобы Луизу ла Блан де ла Вальер де Тристейн из неведомых миров обратно выколдовать. И дело благороднейшее, и занят им не чужой выскочка, а давний коллега, чуть ли не друг — и все-таки руки чешутся дать почтенному старику в ухо!

Чего скрывать — у огненных магов, как у всех прочих, тоже имеются сильные стороны.

Так вот: это не терпение ни разу! Тому, кто видел ожидающий огонь или почтительный пожар, можно спокойно дать не то, что в ухо — а сразу в зубы. Ибо нехрен — воистину отнюдь!

Чтобы успокоиться, профессор Кольбер взял задачку потруднее. Триста сорок два умножить на пятьсот пятьдесят шесть. Триста сорок два на тысячу: триста сорок две тысячи. Ясно даже и ежу! Пополам: сто семьдесят одна тысяча. Триста сорок два на пятьдесят: те же яйца, только без нолика. Семнадцать тысяч сто. На пять: еще нолик минус. Тысяча семьсот десять. Плюс триста сорок два: две тысячи пятьдесят два. Складываем: сто семьдесят одна тысяча прибавить семнадцать тысяч сто, прибавить две тысячи пятьдесят два… Семьдесят один плюс девятнадцать: девяносто. Пятьдесят два и сто — сто пятьдесят два. Сто девяносто тысяч сто пятьдесят два…

А ректор пока только три луча начертил. Из пяти. Может, факториал попробовать?

Профессор Кольбер походил взад-вперед.

Факториал из десяти — пятнадцать тысяч двести десять, это в любой таблице… Умножить на одиннадцать…