Михаил Бобров - Четыре возраста Нулизы-сан [СИ]

— Линкор «Марат», ледокол «Ямал»… Знаю.

— Вот. А канмусу, «флотские девы» — девы поголовно. Вот радикалам и мерещится: еще чуть-чуть поднажать, и вообще все ведущие роли будут у теток. А для этого война с глубинными должна пылать. Но так, чтобы никто не победил. Вот поэтому тебе подкинули мысль насчет пафосного Ктулху, с помощью которого так удобно доить бюджет. А не насчет испанки с холерой, от которой их самих не спасут ни кошельки, ни секьюрити.

Ото-химе не шелохнулась, лишь глаза понемногу наливались красным.

— Вот отсюда такой хорошо продуманный и очень пугающий мерзких людишек удар по суше. Фем-дом не устраивает, что вы шныряете в глубине и никого не пугаете. Ну, а наши вояки с ними радостно скорешились. Финансирование там, фонды. Все на борьбу с профицитом. Откат нормальный, чек чистый… И так далее.

— А что взамен?

— Взамен они сдадут нам твои текущие координаты. И мы тебя приложим ныряющим зарядом. По такому случаю не пожалеем. А они останутся и будут править. Заговор при дворе царицы морской. Такие дела.

Пенсакола тихонько зарычала. Собеседница продолжила несколько тише, глядя в палубу:

— Вот именно. Построить что-то путное может лишь организованная структура. У тебя пока что сплошная феодальная грызня. Все против каждого, точнейшая калька с Японии. Химе наследственные, которым никто противоречить не может, если даже и захотел бы — это у японцев называлось «дайме», князья. Гвардия, прим-особи — это «хатамото», знаменосцы. Хранительница — это главный советник и одновременно главный самурай клана. Старшие особи глубинных — аналог массы простых самураев. Младшие — кандидаты в самураи. Все прочие — народ…

Балалайка посмотрела теперь прямо в глаза Ото-химе, которые уже ничем совершенно не напоминали человеческие. Чисто-красное пламя.

— Ты сама — император. Который вроде как могуч и всевластен. А что порой божественному Тенно приходится зарабатывать на жизнь каллиграфией… — хозяйка яхты грустно улыбнулась:

— С кем не бывает.

Не дождавшись продолжения, Пенсакола рявкнула:

— Дальше! Говори!

— Дальше все канонично. «Черные корабли». С красивыми знаками Тумана по бортам. Сила внешняя, но необоримая. И все твои достижения псу под хвост. Жаль!

— Иди-ка ты со своей жалостью под хвост ракоскорпиона! — Пенсакола сжала кулаки, крутанулась и прыгнула в пляшущие волны. Балалайка вскочила, сбросила силовой купол, и закричала:

— Ты опять забыла прибавить: «Мама, я уже взрослая!»

Но в белой пене уже нельзя было различить никаких следов.

Следов на льду катка масса. Вычислить по ним канмусу из Школы — задачка не для средних умов. Так что Луиза опознания не боялась, от неожиданностей резко не вскидывалась — и потому Егор остался жив, когда подкрался со спины и простецки хлопнул девушку по плечу.

— Привет! Принцесса автобуса!

— Сам ты… Король полуклюшки! — ла Вальер выдохнула. Могла бы с перепугу стартануть до противолежащего борта — еще, пожалуй, и руку бы ухажеру выдернула.

Может, признаться? Если он окажется союзником… Это же здорово! На каток можно будет сбегать хоть каждый день!

Да, но он-то, наверное, ухаживать будет. И, даже, пожалуй, целоваться захочет.

Луиза впервые посмотрела на парня повнимательней. Рост чуть повыше. Лицо правильное, не слишком красивое — так для мужчины и лучше. Руки… Чистые. Обувь — хоккейные коньки… Кстати, а он по конькам не догадается? Вон как смотрит, даже затылок чесать полез.

Егор смотрел на тяжеленные коньки — чуть ли не лыжи — и думал, как потактичней предложить новой знакомой «снегурки». На «воланы»-то у него денег не хватит, а фигуристке нужны коньки легкие, изящные.

Стоп.

Это что — он уже втрескался? И уже готов швыряться деньгами? Типа, если познакомился, как у Лермонтова, спасая от злодеев — то уже гусарство кое-где заиграло?

Теперь точно надо с папой поговорить. Да и с дядей Витей…

Не с Крысом же! Этот насоветует. Атаман песчаных карьеров.

Молчание затягивалось, и Егор ляпнул, что в голову пришло:

— Прыжки у тебя просто блеск. Даже удивляюсь, почему спирали фигня. Если по правилам, семь секунд надо в позиции находиться, чтобы засчитали.

Луиза молча вздохнула: она-то могла и сто семь, да не учили дворянку трусами сверкать, воспитание не то. Парню же не объяснишь такое!

— Я их не люблю. Ноги-руки в стороны, и крутись, как курица на вертеле, заснуть можно. Вот четверной флип, или риттбергер — это как…

Не находя слов, Луиза сжала маленький кулачок. Прибавила:

— Только разгон хороший нужен.

Егор повернулся, махнул кому-то рукой не то прощально, не то приветственно — и больше уже не смотрел по сторонам. Перед ним — можно было коснуться — стояла настоящая живая девушка. Ростом чуть пониже самого Егора, с выкрашенными в оригинально-лиловый цвет волосами; с немного смуглой кожей и чуть-чуть широковатыми скулами — наверняка в предках орочи не то удегейцы, или кто тут еще в Приморье… Синий простенький костюм: закрытый купальник без вышивки, (грудь… Ладно там, еще вырастет!) недлинная юбка тоже без блесток и вырезов; чтобы рассмотреть ноги, надо было чуть отъехать… Егор только что видел, как эти ноги двигались! Ни малейшей вялости, ни единого лишнего поворота или перестановки — и это еще в простых тяжеленных коньках! Плюнуть на все, подарить ей «снегурки» — и пускай думают, что хотят?

— А для разгона я никак хорошую музыку не подберу, — ла Вальер вздохнула. — Только раскрутишься, тут и кончились три минуты. Я-то могу выдержать и тридцать.

Если он и сейчас не догадается — он просто дурак. Нет на Земле фигуристки, способной выдержать полчаса непрерывного выступления с полной отдачей. Предел — шесть минут… Ну, семь.

Егор намека не понял: что хоккеисту шесть минут? Три периода по двадцать — это да, есть о чем говорить, есть чем и похвастаться. А вот музыку знакомой подобрать — это не коньки подарить. Не так бесповоротно. Это с удовольствием.

— А какую? Я поищу. Папе недавно выделенку домой провели, от работы. Даже музыку слушать можно.

— Ну… Если моя просьба не создаст неприятности твоему папе.

Егор отмахнулся:

— Музыка не п… Не кино, скажем так.

— Найди, пожалуйста, что-нибудь быстрое и длинное. Чтобы не останавливаться посреди полета. Вообще-то музыки много, но мне слушать и выбирать некогда. Режим у нас жесткий.

Ну хоть сейчас догадайся — у каких это «у нас» во Владивостоке режим жесткий. И коньки самые дубовые из возможных. И выносливость нечеловеческая. Догадайся, испугайся и вали уже к своему папочке!

Луиза почему-то разозлилась. Потом глянула на большие часы над ареной — и поняла, почему.

— Режим! Занятия! Надо же в срок успеть!