Виктор Ирецкий - Наследники [Роман]

Магнусен поднял голову, прищурил глаза, точно вызывая далекие образы, и сделал отрицательный жест.

— А вы знаете, — сказал он, немного подумав. — Его бабушка действительно была не совсем обыкновенная женщина. Я ее помню. Она жила очень замкнуто. Говорили, что она увлекается потусторонними силами и что на полуострове Флорида она выстроила какой-то таинственный храм.

Карен воскликнула:

— Да, да, он мне тоже упомянул о Флориде. Будто там находятся преданные и верные ему люди. Они же и ждут его.

Магнусен продолжал:

— На меня, однако, она не производила впечатления сумасбродки. Это была крепкая, деловая и властная женщина. По крайней мере, она отлично вела свои дела, и своего сына, отца Георга, держала, как говорят кавалеристы, на мундштуках.

— Так что же вы предполагаете? — с капризным разочарованием спросила Карен.

Магнусен помолчал, недоуменно вытянул губы и осторожно, чтобы не раздражать Карен, ответил:

— Я думаю, что в словах Ларсена есть какая-то правда. Он, конечно, расхвастался немного, — в конце концов, он мальчишка! — но что-то есть. И теперь я припоминаю: однажды, в минуту откровенности, он сказал, что у него имеются серьезные обязательства перед предками. Так и сказал: «перед предками». Я тогда уже задумался над его словами: о каких обязательствах может идти речь? Ведь не наследник же он престола! Что касается Флориды, где его кто-то ожидает, я думаю, что это верно. Ведь мы тоже едем в эти места. Остров св. Фомы — это не так уж далеко от Флориды.

— Какая-то фантастика! — огорченно заметила Карен. — Все это не укладывается в моем мозгу. И я простить себе не могу, что согласилась на это дурацкое путешествие.

Магнусен спросил:

— А что он говорил о пловучих льдах?

Она широко раскрыла глаза. В них явно отражалось возмущение.

— Вы, я вижу, серьезно относитесь к этому вздору? Вы стараетесь серьезно вникнуть в его безумную болтовню? Ведь это был бред сумасшедшего или пьяного человека. О чем он говорил? Да, будто коралловый остров предназначен для того, чтобы отвести Гольфстрем. И что остров уже поднялся.

— То есть как это поднялся?

— Ах, Боже мой, точно я знаю! Я только могу повторить его слова: остров поднялся, вырос. Поэтому и льдины появились. А подробностей, уж пожалуйста, не требуйте от меня. Я ничего не поняла. Да и никто бы ничего не понял. Потому что в лучшем случае это неудачный сценарий для фильма. Я знаю только одно. Я никогда ни перед кем не робею. Никогда. Но сумасшедших я боюсь смертельно.

Магнусен покачал головой.

— Нет, он не сумасшедший.

— Тогда, значит, я сама помешалась, — обидчиво сказала Карен и от досады задвигала бедрами.

— И это не так, — спокойно и серьезно заметил Магнусен. — Вы просто не хотите придавать значения его словам. И вы не разобрались в них.

— А вы?

— Я… кое-что приходит мне в голову. Мне только не хватает некоторых подробностей. Я, например, не понимаю, что значит «остров вырос». Как это понять?

Она пожала плечами и резко бросила:

— Перестаньте! Я не могу слышать вашего серьезного отношения к его дикой болтовне. Еще немного, — и я подумаю, что вы в заговоре с ним.

Магнусен засмеялся, взял ее за руку у самого локтя и восхищенно сказал:

— Вы обворожительны; в своей непосредственности. Я с ним в заговоре? Уж если возможен заговор, то я предпочел бы иметь своим сообщником вас, а не его.

— Мне не до шуток, Магнусен. И вдобавок, уже второй час. Вы лучше скажите, что нам делать?

— Прежде всего, вы успокойтесь. Во-вторых, что мы можем предпринять среди океана? Ровно ничего. В-третьих, станьте Далилой и выведайте у хвастливого Самсона его тайну. До конца узнайте. Тогда нам будет ясно, с кем мы имеем дело.

Карен скрестила свои полуобнаженные руки, задумалась и недовольно сказала:

— Я боюсь, что не выдержу своей роли. Ведь надо будет изобразить любопытство и восторг. Я этого не смогу. И уверяю вас, что все это лишнее. Он просто сошел с ума от ревности и бессилия.

— От ревности? К кому же?

— К тому, кто умнее его и сдержаннее. И он прав: я его действительно возненавидела. А сейчас, когда от него никуда нельзя укрыться, я его положительно боюсь. Вот увидите: он задушит меня.

Магнусен встал и приблизился к Карен. В глазах его засветили живые, бегающие огоньки.

— Ничего, — сказал он глуховатым, но нежным голосом. — Положитесь на меня. Я никому не дам вас в обиду.

И, нагнувшись, он жарко поцеловал ее в плечо, которое — он это ясно почувствовал — слегка вздрогнуло, поднялось и задержалось у его губ.

— Я ненавижу этого мальчишку! — с яростью пробормотала она. — И я бы много дала, чтобы хорошенько его наказать.

Магнусен лукаво, очень лукаво, повел бровями и с холодной жесткостью сказал:

— Самый лучший кнут для лошади — это тот, который сделан из лошадиной кожи. Как вы полагаете?

Карен вопросительно посмотрела на него, подумала немного и, усмехнувшись, пушистыми ресницами, смущенно произнесла:

— Остроумие никогда не покидает вас. Вы умница. За это я вас и люблю.

После этого Магнусену совсем нетрудно было разрядить все ее возбуждение, гнев и страх одиночества, которые в умелых руках легко превращаются в доверчивую, покорную и безмолвную страсть.

Размякший Самсон поддался сразу. Изумленно-восторженные глаза Далилы, в которых он увидел свое величие, в полчаса исторгли из него все то, что он узнавал годами. Не вдумываясь в его слова, она старалась лишь запомнить все им сказанное, чтобы передать затем Магнусену, который, расставшись с ней под утро, обронил загадочную фразу:

— Если это действительно так, Георг совершил величайшую гадость.

Сонная, уставшая, она не успела расспросить Магнусена, в чем дело, и теперь, разъедаемая любопытством, торопилась беседу с Георгом как можно скорее закончить.

Но исповедавшийся Самсон ни за что не хотел, уходить. На спуская обожающе-ненасытных глаз с утренне свежей и бесстыдно-стыдливой Карен, он ждал ее ответных излияний и патетической нежности: женщина узнала о своем возлюбленном такие необычайные вещи, приподнимающий его до высоты героя — и остается спокойной?

Бессильная усмешка пробежала у него под глазами и быстро схлынула с лица, оставив под собой мертвенную бледность. В другое время он обиделся бы надолго, на два-три дня, но теперь он никак не мог покинуть Карен: поместив в ней свою тайну, он ревниво оберегал вместилище этой тайны, вздыхающий и молчаливый.

Карен нервничала. Будь это на суше, — где угодно! — она бы легко придумала способ отделаться от его назойливого присутствия, но что сделаешь на пароходе, посреди океана!

— Выйдите, я переоденусь.

Он часто бывал при том, как она одевалась, и неизменно любовался ее упругим, зазывающим телом. Поэтому он сказал: