Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

Елагин поднял бокал и сделал глоток.

В суматохе поздравлений и звона бокалов Манаев пожал Елагину руку.

— Спасибо, все в порядке,— сказал он вполголоса.— Я должен был им сказать больше, чем нужно, или не сказать ничего. Пришлось выбирать последнее. Не стоит омрачать веселье.

А веселье удалось на славу. Стряхнув с себя бремя забот, люди веселились от души. После ужина празднество перелилось в большой зал кают-компании. Из середины убрали кресла. Начались танцы. Самыми заядлыми танцорами оказались Николай Никишин и Эстелла Сандалова. Они быстро нашли друг друга и к концу вечера так разошлись, что даже продемонстрировали старинную джигу, танец, давно вышедший из моды. Наконец, веселье стало затихать, только заядлые спорщики — биолог Ананьин, географ Седельников и биохимик Журавлев засиделись допоздна. К мужчинам присоединилась и ботаник Зинаида Астужева, обычно раньше других покидавшая все общественные увеселения. Несколько раз проходила мимо Штапова и, наконец, не выдержала:

— Товарищи, нарушаете режим. Поздно уже.

— Сегодня можно, Ниночка. Праздник ведь...— миролюбиво заметил Ананьин. — Посидела бы с нами. Нам как раз не хватает легкой женской болтовни и женского общества.

— Совести у вас нет, Анатолий Трофимович,— вспыхнула Зинаида.— Я для вас уже не женщина?

— Не сердись, Зинок, ты свой парень. И объясни, пожалуйста, этому упрямцу,— Ананьин кивнул на биохимика,— что дело не в экологии, а в качестве семян...

— О чем они опять спорят? — спросила, присаживаясь, Нина.

— Все о том же. Плохая всхожесть семян на здешней почве, плохое развитие растений. Видимо, нужны новые мутации, более приспособленные к здешним условиям. Здесь другой почвенный биоценоз, даже бактериальные сообщества другие... Я думаю, Журавлев прав, а Ананьин...

— Что, что Ананьин? — услышав свою фамилию, отвлекся от спора биолог.

— Мы говорим, что Ананьин, кажется, жаждал женского общества, а теперь не обращает на них внимания.

— Зиночка, я целый вечер только и делаю, что взываю к вашей помощи, но вы глухи к моим призывам.

— Не лукавьте, Анатолий Трофимович.— Вы просто пользуетесь моей добротой и хорошим к вам отношением, но не пытайтесь сделать из меня союзницу, если я выскажу свою точку зрения, то вам несдобровать. Вы, будете биты по всем пунктам ваших доказательств.

— Браво, Зиночка,— засмеялся Журавлев.— Вот уж никак не думал встретить в вашем лице союзницу!

— Но я не сделаю этого, иначе ваш спор иссякнет и вы разбежитесь по своим норам, а мне бы этого не хотелось.

— Ага, значит с вашего молчаливого согласия Ананьин распнет меня на кресте своих убедительных с виду, но в корне неверных доказательств, а вы спокойно наблюдаете, как топят истину?

— Что поделаешь, иногда, обнажая истину, можно потерять что-то другое...

— Ну, Зиночка, я тебя сегодня не узнаю,— удивилась Штапова.

— Не узнаешь? — густые брови Астужевой насмешливо сошлись на переносице.— Да, ты меня вообще не знаешь! Я сама себя не знаю,— добавила она тихо.— И вообще, действительно, пора спать.

Зина порывисто поднялась с кресла и, не пожелав никому спокойной ночи, ушла к себе.

— Что это она? — удивился Журавлев.

— Где вам понять,— с горечью ответила Нина.— Идите-ка спать, мужчины. Не испытывайте моего терпения.

Мужчины, попрощавшись, ушли, а психолог Нина Штапова долго еще сидела в кресле, анализируя события дня и свои ошибки. Укладываясь спать, она зачем-то подошла к большому зеркалу и оглядела свою обнаженную фигуру.

— Самой, что ли, влюбиться в кого-нибудь...— сказала она вполголоса.— Конечно, не идеальная модель, не Эстелла и не Ия Радина и даже не Зиночка, но нас здесь мало, а жизнь, кажется, требует своего... Да, не зря капитан отказался от тоста. Если бы была уверенность, что мы когда-нибудь выберемся отсюда, он бы сказал, что думает по поводу этой свадьбы, да и, вообще, как любит выражаться Зиночка, этой свадьбы не было. Кто же следующий? Зиночка и Ананьин? Все-таки она молодец! Так долго скрывала свои чувства, а теперь все обнажилось... Понятно, есть прецедент!

Штапова поежилась от холода и нырнула в постель под теплые струи озонированного воздуха, омывающего кровать. Неожиданно ей пригрезилось крупное развитое тело Никишина, которого она не раз видела в плавательном бассейне.

— Ну это-уж слишком! - рассердилась она на себя.— Вот что значит распуститься!

Усилием воли она отключилась от этой скользкой темы, убрала освещение и быстро уснула.

И еще в одной каюте долго не спали в ту ночь. Эстелла Сандалова, вернувшись с танцев, застала мужа спящим. Она разделась и легла рядом. Яков Самойлович пошевелился, почмокал губами и, уткнувшись в подушку, снова заснул. Обида захлестнула женщину и она заплакала навзрыд... Она не перестала плакать и тогда, когда на ее оголенное плечо легла рука Якова Самойловича.

— Ну, Телик, успокойся. Ну что с тобой, дорогая? Он принялся целовать ее мокрые щеки и губы. Эстелла постепенно затихала.

— Ну вот и хорошо, лапочка. А теперь давай баиньки.

— Ничего ты не понял,— грустно сказала Эстелла и, вытащив у него из-под головы подушку, бросила ее на другую кровать.— Иди спи. Там твое место.

— Но, Телик, я ничего не понимаю.

— Сколько можно говорить об одном и том же,— устало сказала женщина.— Уйду я от тебя, Яков.

— Ну, лапочка, если ты соскучилась, нельзя же так. Надо все-таки принять меры...

— Меры? — взъярилась Эстелла.— Получай свои меры! Мощный толчок сбросил Сандалова на мягкий ковер.

— И не подходи ко мне больше! Все уже давно поняли, что кораблю вечно сидеть на этой планете, и люди устраивают свою жизнь, женятся и только электроник Сандалов ничего не ведает по-прежнему. Меры! Я тебе покажу меры! Завтра же уйду к Никишину! Он не станет болтать всякой ерунды. Он настоящий мужчина!

Они помирились только к утру. Заснула Эстелла с мечтательной, счастливой улыбкой на лице, а Яков Самойлович уже не мог уснуть и долго смотрел на прекрасное в своей женской правоте лицо жены... Что-то новое появилось и в нем самом. Куда-то пропали его извечные страхи перед этой всепоглощающей красотой. В нем возникла уверенность, что отныне их жизнь сложится по-другому, и в этой новой жизни не будет места мелочным обидам и нелепым размолвкам по пустякам...

Деревья расступились, и вездеход выскочил на поляну.

— Где-то здесь,— неуверенно произнес Ананьин.— Я был всего один раз...

— Эх вы, мужчины! Дороги запомнить не можете!— подзадорила Зина Астужева. Берите левее, вон где примята трава.

— И правда! Похоже на дорогу. Ты у нас следопыт, Зиночка.

— Будешь следопытом! Свежие пни и бревна волоком тащили... Анатолий Трофимович, вы не слыхали, что это Байдарины затевают?