Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

— Давай. Благословляю, как говорили в старину.— Манаев улыбнулся.

— У вас все, Геннадий Петрович?

— Все, пожалуй.

— Тогда, мой дорогой капитан, отправляйтесь на гипнопроцедуру.

— Ничего не выйдет, мой дорогой психолог.

— Вы хорошо знаете устав, капитан?

— Естественно, Нина Артемовна.

— О чем говорит пункт тридцать первый, параграф три.

— При нарушении режима дня, связанного с аварийной или сложной обстановкой, капитан обязан восстановить свои силы согласно предписанию судового врача, если нет непосредственной угрозы гибели корабля или членов его экипажа.

— Итак, дорогой мой капитан, отправляйтесь на восстановление своих сил согласно предписанию врача. Или вы будете настаивать на письменном распоряжении?

— Ну зачем, Нина Артемовна, разводить бумажную бюрократию. Просто я вам напомню еще один параграф: капитан не имеет право отменять своих распоряжений, если они не угрожают благополучию корабля или членов его экипажа. Вам известен такой пункт?

— Пожалуй, но я не знаю таких распоряжений, которые могли бы помешать вам выполнить свой долг.

— Нина Артемовна, а мое распоряжение о строительстве?

— Ах да! Но имейте в виду, что это последнее, что вы можете сделать. Я тоже знаю устав и знаю, что распоряжения выполняются в порядке их поступления, если не возникают чрезвычайные обстоятельства.

— Будьте покойны, Ниночка,— рассмеялся Манаев.— К вашему возвращению я прекрасно высплюсь.

— Трое суток, капитан, и ни секундой меньше. Это предписание.

— Ну, Ниночка, это вы слишком. Сутки, от силы двое, и я буду как огурчик.

— Торгуетесь, капитан? Не верите моему опыту? Тогда получите сполна то, что заслужили.

Штапова вытащила универсальный анализатор, наложила на левую руку Манаева и передвинула рычажки, задавая режим работы. В окошечках замелькали цифры. Наконец, послышался легкий щелчок и в окошечке под знаком минус медленно всплыла цифра 3.57.

— Это ваша недостаточность, Геннадий Петрович,— иронически усмехаясь, сказала Нина.— Будьте добры ее восполнить.

Капитан крякнул с досады и, может быть, за все время полета впервые посмотрел на нее внимательно. Лицо обыкновенное, чуть скуластое и широковатое. Фигура несколько полновата, но как будто создана природой именно для материнства. Не потому ли Штапова выбрала себе такую профессию, да и здесь опекает всех более слабых? И еще глаза необыкновенно синие...

Нина, не дрогнув, выдержала непредвиденную процедуру, сохраняя на лице женскую понимающую усмешку.

— Насмотрелись, капитан? Я могу уйти?

Манаев откинулся в кресло и захохотал.

— А знаете, Штапова, вы мне снова начинаете нравиться.

— Об этом, капитан, мы поговорим через трое с половиной суток,— с оттенком сарказма в голосе ответила Нина и вышла из капитанской каюты.

— Штапова! — крикнул вдогонку Манаев, но Нина уже закрыла герметичную дверь, и голос Геннадия Петровича погас в каюте, так и не пробившись наружу.

— Не наломала бы дров,—проворчал капитан.

Эквиплан снизился и завис над скалистой, лишенной растительности площадкой.

— Вы точно помните место? — спросил Варварин, трогая ручки вереньеров точной настройки.

— Аркадий Тимофеевич,— обиделся Никишин,— какие могут быть сомнения? Вон и Рома подтвердит. Роман! Какие координаты точки пятьдесят пять двенадцать, маршрут двести сорок семь?

Штурман эквиплана быстро набрал программу памятной машине и высчитал координаты.

— Те же, Аркадий Тимофеевич. Чуть по игреку расхождение метров на пятьдесят.

— А ну доверни.

Юмашев ввел рассчитанные данные координаты и эквиплан, дрогнув, начал медленно маневрировать, пока не развернулся почти на девяносто градусов. На экране локаторов зарябило. Варварин повернул вереньер, и рябь улеглась. На экране нейтринного локатора смутно возникло неправильной формы тело, под косым углом уходящее вглубь.

— Ну вот, Аркадий Тимофеевич, я же говорил.

— Поляризация сильная. Видимо, тело слагается хорошо перекристаллизованной массой. Давайте сначала прикинем запасы, а затем возьмем образцы.

Рудное тело перекрывалось розовыми гранит-порфирами и уходило на глубину параллельно склону. Управлять эквипланом в таком положении оказалось чрезвычайно сложно: эквипотенциальные потоки статического электричества повторяли рельеф и пилоту Антону Кабанову стоило большого труда удерживать аппарат в горизонтальном положении.

— Давай наверх,—махнул Варварин, проведя необходимые замеры.

— Запасы титано-магнетита тут за миллион перехлестывают. Хватит, куда с добром!

Эквиплан снова завис над ровной площадкой скалы. Никишин юркнул в капсулу лифта и махнул Кабанову рукой:

— Давай!

Лифт быстро пошел вниз. Перед самой поверхностью включился компрессор и капсула, плавно притормаживаясь сжатым воздухом, мягко опустилась на землю. Закрепив на поясе страховочный трос и кабель подачи энергии, Никишин спустился по крутому склону, где по расчетам Варварина ожидался выход рудного тела, однако обломки гранита закрывали его. Геолог снял с пояса тяжелый широколучевой дезинтегратор, подсоединил к кабелю и, выбрав страховочный трос, нажал на гашетку. Луч плясал по трем крупным глыбам, подпрудившим курумник, и когда самая крупная из них, срезанная дезинтегратором, отвалилась и понеслась вниз, сокрушая на своем пути лианы и кустарники, щебень поплыл под ногами Никишина.

— Осторожней, Коля! — крикнул в микрофон Варварин, наблюдавший за его действиями с эквиплана, но геолог и сам был начеку. Едва шевельнулся под ногами первый камень, Никишин включил мульти-двигатель страховочного подъемника и в три гигантских прыжка оказался вне пределов потекшего курумника. Сползший щебень обнажил широкую метров до шести зону оруднения. Геолог вырезал лазерным лучом в шахматном порядке пять образцов и поднялся на эквиплан.

— Все, Рома! Курс на Байдарина. Надо хоть одним глазом взглянуть, что они там наворочали. Может, удастся и нам приложить свои руки.

Юмашев взглянул на курсограф, прикинул координаты.

— Курс сто пятнадцать, Антон.

Эквиплан дрогнул и, быстро набирая скорость и высоту, растворился в синеве неба.

— Ищите поле,— сказал Кабанов, закладывая вираж над промелькнувшей внизу стройкой.

— Полегче, Антон,— предупредил Юмашев.— Там эти... реликты... Как их там... эвкалипты, что ли, или секвойи, высотой метров сто пятьдесят.

— Не робей, Рома, кривая сама вывезет.

— Вывернет тебя там кривая, а не вывезет. Смотри, эквиполе, как мозаика! Сейчас протарахтим на ухабах.

Штурман оказался прав. Едва эквиплан подвернул к гигантским деревьям, как его начало лихорадочно трясти. Линзовидное тело эквиплана закачалось, как судно при сильном волнении. Пришлось увеличить высоту.