Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Прямые улицы спускались к берегу, к порту. По характеру построек и четкой планировке можно было судить, что город типично европейский. Более всего английский, отчасти, может быть, староголландский.

Не требовалось особой наблюдательности, чтобы разобраться, где находится деловой центр города. С десяток больших современных зданий достаточно четко обозначили центральные кварталы. Эта часть была почти лишена зелени, здесь царствовали асфальт, бетон и стекло.

Все, кто был свободен от вахт, толпились на палубе. Я стоял рядом со своим сверстником, гидрологом Василием Евграфовичем, с которым подружился за время плавания. У Васи были большие удивленные глаза и смешной нос картошкой. Сейчас он смотрел на город и улыбался. Уже второй день с его лица не сходила эта счастливая улыбка. А еще недавно он был хмур и озабочен. На корабле уже знали причину столь резкого изменения его настроения. Сутки назад, в полночь по судовому времени, на его имя пришла радиограмма. Радист не поленился и разбудил Васю, ибо у него родилась двойня: мальчик и девочка! И все окружающее Вася воспринимал теперь исключительно в розовом свете.

Поблизости от нас фотографировал панораму немного сутулящийся пожилой человек в натянутом на уши берете. Внезапно он повернулся, наставил на нас свою фотокамеру и, слегка картавя, скороговоркой выпалил: «Фотографирую молодых полярных исследователей на фоне Кейптауна!»

Мы почтительно замерли. Человек в берете был известным географом, профессором университета. Он единственный из нас уже бывал в Кейптауне, еще во время Первой Советской антарктической экспедиции.

— Я вижу, ваши взоры устремлены в центр города, к знаменитой Адерлей-стрит, — заметил профессор. — Что ж, это излюбленное место всех, кто прибывает сюда развлечься или сделать какие-либо покупки. Здесь можно встретить моряков со всех концов света. Кейптаун — один из самых оживленных портов южного полушария. Но меня город со всеми его соблазнами уже не слишком волнует. Другое дело — Столовая гора! Туда мне в прошлый раз из-за плохой погоды так и не удалось подняться. И сейчас, как назло, она в облаках.

— А много ли в Кейптауне жителей? — поинтересовался я.

— Пожалуйста, могу вам сообщить не хуже местного справочного бюро. — Профессор вытащил из кармана небольшую книжечку. — Тут сто ответов на самые ходовые вопросы о Южной Африке. Издано в Кейптауне специально для нас с вами. Но признаюсь, сведения не первой свежести. Вот, пожалуйста. — Профессор нашел нужную страницу. — В 1951 году в городе жило 512 тысяч 322 человека. В 1957 году — уже 687, а в 1970-м — 1 миллион 100 тысяч…

— А во время посещения города Гончаровым здесь было 25 тысяч жителей, — решился я блеснуть перед профессором эрудицией. «Фрегат «Паллада» был в эти дни моей настольной книгой.

— Вот видите, значит, для развития города условия были благоприятны, — мягко поощрил мое рвение профессор.

Я тут же пожелал узнать, сколько людей живет во всей стране. — По сведениям из того же источника, в 1976 году насчитывалось около 26 миллионов, причем выходцы из Европы, «белые», как их тут называют, в явном меньшинстве, всего несколько миллионов [16] Население ЮАР в 1983 году насчитывало 33 млн человек. Из них белых, в основном африканеров и англичан, — около 4,7 млн. .

— А во времена Гончарова, — снова выступил я, — в Капской колонии было только 200 тысяч.

— Все начинается с малого, — согласился профессор. — Было время, на месте нынешнего Кейптауна вообще жило около сотни переселенцев. Но это — патриархальная старина, середина XVII века, когда голландская Ост-Индская компания только-только обосновалась на этом месте. И вот, смотрите, что получилось!

Мы с минуту помолчали, разглядывая панораму города. Я не выдержал затянувшейся паузы:

— Не хотел бы я оказаться в числе первых ста колонистов.

— Почему? — взглянул на меня профессор.

— Жесткие были времена.

— Не мягкие, — согласился он. — Только не уверен, что они здесь сильно изменились.

— Но ведь как-никак прошло два столетия, и сейчас XX век!

— Ваша вера в XX век похвальна, и я не собираюсь вас разубеждать, — ответил профессор. — А что касается XVII века, то первые колонисты действительно не страдали излишней мягкостью характера. Они оттеснили коренных жителей — бушменов и готтентотов, занимавшихся охотой и скотоводством. «Оттеснили» — надо понимать: истребили или превратили в рабов. Конечно, и в XVII веке никто не хотел прослыть жестоким. В официальных инструкциях Ост-Индской компании колонистам предписывалось поддерживать с туземцами дружеские отношения и не вмешиваться в их внутренние дела. Но инструкции, известно, хороши на бумаге. — Тут профессор помедлил, словно раздумывая, надо ли продолжать. Потом вздохнул и, словно подводя итог, заметил:

— Как бы то ни было, в начале XIX века, когда после 150-летнего правления голландцев колонию захватили англичане, здесь насчитывалось около 26 тысяч европейцев, 30 тысяч рабов — «черных» и 20 тысяч так называемых «цветных», номинально свободных, но также находящихся в услужении у «белых». Судя по этой статистике, XVIII век не был гуманнее своего предшественника.

— Но ведь в XIX веке рабов освободили!

— Что из этого получилось, вы скоро увидите сами, ступив на берег. А как здесь все выглядело вскоре после этого освобождения, запечатлел И. А. Гончаров, на которого вы изволили ссылаться.

Профессору начали надоедать мои вопросы, к тому же его явно раздражал Василий Евграфович, молча улыбавшийся прямо ему в лицо. Но я не отставал:

— А дальше?

— Дальше было много событий. Здесь и «Великий трек» — переселение недовольных английским правлением голландских колонистов, бурские республики, алмазно-золотой бум, бесконечные стычки с местными племенами. Наконец, англо-бурская война на рубеже XIX–XX веков. Географически этот конфликт, пожалуй, самый удаленный от центров мировой цивилизации, но тем не менее он сильно взволновал тогдашнюю Европу. Даже в России выдвигались проекты направить в защиту бурских республик добровольцев. Впрочем, не оправдывая англичан, думаю, многие тогда весьма идеализировали буров.

— Нельзя ли об этом поподробнее, — заинтересовался я. — Кто же все-таки был прав? И почему симпатии России были на стороне рабовладельцев-буров?

Но профессор, взглянув на моего товарища, который ответил ему лучезарной улыбкой, утратил красноречие.

— Это не по моей части, — решительно отрезал он. — Здесь переплетаются вопросы политики и истории. А я не специалист в этой области. Как естественник, я привык опираться на объективные факты, а тут слишком много субъективного. Англичане были уверены в своей правоте, буры — в своей. Что из того, что я выскажу вам свою точку зрения? Могу ли я утверждать, что она есть истина в последней инстанции? В трактовке исторических и политических вопросов неизбежна тенденциозность. Вот, для примера, я лучше зачитаю некоторые ответы на вопросы из того же справочника.