Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Вот так, несколькими абзацами Сабатини отделил романтического Блада от залитых кровью пиратов. На страницах книги сделал то, чего не могло быть в жизни: история флибустьерского моря писалась отнюдь не пером, а абордажной саблей. И руки, державшие эту саблю, были отнюдь не в чернилах…

Изменения коснулись и дат. Маракайбо был взят в 1669 году. Сабатини перенес действие в 1687 год. Зачем ему это понадобилось? Да потому опять, что не мог Блад оставаться в стороне от важнейших событий эпохи. А они все произошли после 1689 года, когда на английский престол взошел Вильгельм III Оранский. При нем Англия присоединилась к Аугсбургской лиге, созданной для ограничения территориальных захватов Франции в Европе.

Как бы в отместку Франция произвела единственный рейд на испанские владения в Америке. Конечно, стычки — и серьезные — были раньше. Французские пираты потрошили испанские корабли не хуже англичан. Заходили на острова (на ту же Тортугу) военные корабли французов. Но вот чтобы из Европы прибыл флот с заданием совершить рейд на материк, рейд чисто пиратский по своей сути, такого еще не было.

Рейд этот произошел в 1697 году. Сабатини и его сдвинул по крайней мере на восемь лет. Можно понять писателя: Маракайбо — 1669-й, рейд на Картахену — 1697-й. Без малого тридцать лет разницы. Что, прикажешь капитану Б ладу все это время болтаться в море? За тридцать лет даже Арабелла вышла бы замуж…

И Сабатини, ловко выстроив даты по своему усмотрению, высылает Блада против Маракайбо в 1687 году. Потом идет 1688 год, когда, по роману, его герой спасает Арабеллу и лорда Джулиана Уэйда, а потом столь неудачно становится офицером флота короля Якова. Уход из Порт-Ройяла, возвращение на Тортугу, рейд на Картахену — это уже 1689 год. И наконец, известие, что в Англии правит Вильгельм III. ««Последние три месяца мы были оторваны от всего мира, сэр», — ответил Блад».

Наступал неизбежный конец скитаниям Блада, конец повести Сабатини: «Если король Яков свергнут с престола и бежал во Францию, значит, наступил конец ссылке Блада, и он мог вернуться в Англию, к мирной жизни, столь трагически нарушенной четыре года назад».

Конец был не только скитаниям Блада. Нападение на Картахену — самое крупное военное мероприятие, в котором принимали участие пираты, вершина их славы. И одновременно начало заката — в том же 1697 году война закончится Рисвикским миром. А после него англичане начнут вовсю «чистить» свои колонии в Карибском море. То же самое будут делать и французы. В целом наступление это началось раньше, когда время от времени объявлялись амнистии, а пиратам прощались все грехи. Но там была двойственная ситуация — пиратам приказывали бросить свое «ремесло», схваченных вешали, но в то же время крупной охоты на них не вели.

Теперь же в дело вступил королевский флот.

Видно, что и самому Сабатини все труднее и труднее вести повествование в прежнем стиле. Темп романа убыстряется, кульминацией всех боевых событий становится битва в гавани, во время которой даже потоплена «Арабелла» — своего рода символ окончания скитаний, ведь на этом судне ушел в свою одиссею по Карибскому морю капитан Блад.

Действия его прямы, автор теперь не задает загадок, используя хорошо знакомые ему реалии пиратской жизни. Раньше он делал это часто. Вспомните хотя бы первый уход плантатора Бишопа с «Синко Льягас»: «Питер Блад отдал распоряжение, и поперек планшира привязали длинную доску… Полковник со злобой взглянул на него… Сделав три шага, Бишоп потерял равновесие и, перевернувшись в воздухе, упал в воду».

Так вот, подобным образом пираты казнили людей, а здесь это было своего рода позорной казнью, которой часто забавлялись они. И неудивительно, что Бишоп прошел через нее. Нам такие детали неизвестны, и читатели воспринимают все просто как забавный случай. Для тех же, кто был связан с морем, уход Бишопа по доске становился символом его будущего позорного падения.

«Но страшнее всего были его рассказы. Ужасные рассказы о виселицах, о хождении по доске, о штормах и об островах Драй-Тортугас, о разбойничьих гнездах и разбойничьих подвигах в Испанском море», — вспоминал Джим Хокинс, герой «Острова сокровищ». Ну это еще XVIII век, точнее, примерно его половина. Уже нет открытого пиратства, но еще бродят по земле остатки экипажей, еще есть люди, с тоской вздыхающие о прежних порядках и прежней добыче. Тут же вспоминают и «хождение по доске».

Наступает XIX век. В ответ на вопрос Гекльберри Финна: «А что же они делают, пираты?» — Том Сойер отвечает: «О! Пираты живут весело… А матросов и пассажиров они убивают — заставляют их пройтись по доске…»

Вот сколько скрыто за простой вроде бы деталью — падением Бишопа с доски за борт «Синко Льягас». Автор романа не раз прибегает к символике, понятной нам, — скажем, там, где Блад переименовывает три захваченных судна, дав им имена богинь судьбы. Богинь, ныне вершащих судьбы испанских кораблей. И, как мы видим, наряду с этим в романе немало деталей, понятных только людям, знающим море, как будто «Одиссею…» писал не профессиональный писатель, а профессиональный моряк. И этот моряк выдает капитану Бладу самую лучшую характеристику.

Вот какой можно взять пример — дисциплину. Уже упоминалось, что у людей Блада она была на высоте. Вроде об этом и не говорится прямо. Но вчитайтесь. На захваченном корабле — «Блад не допустил никаких излишеств», через несколько часов — «поперек палубы двумя стройными шеренгами стояли человек двадцать солдат», перед выходом в море — «все проявления буйной недисциплинированности, обычные для корсарских кораблей, на борту «Арабеллы» категорически воспрещались». Эти мелкие детали рассыпаны по всей книге. Еще и еще раз автор доказывает, что капитан Блад — джентльмен, и только!

Картина эта являет полный контраст тому, что читатели знают о пиратских нравах и обычаях. Бесспорно, ближе всего к нашей эпохе время деградации «рыцарей черного флага». И видим мы в них не хозяев флибустьерского моря, от одних парусов которых прятались даже военные корабли, а мелких бандитов, всеми проклятых и всеми гонимых. Сабатини словно снимает этот грязный занавес, выросший между нами, и показывает самое лучшее, что было (или могло быть?) у пиратов.

А худшее? Это у Стивенсона: «Оба, судя по голосам, были вдребезги пьяны и продолжали пить». Дальше: «Хендс и его товарищ, ухватив друг друга за горло, дрались не на жизнь, а на смерть». Еще: «Палуба, не мытая со дня мятежа, была загажена следами грязных ног. Пустая бутылка с отбитым горлышком каталась взад и вперед». Пожалуй, хватит цитат. И по уже приведенным видно, как должна была выглядеть «традиционная жизнь» на пиратском корабле.

У Блада все иначе, у Блада такое немыслимо — словно кричит нам автор романа. Дисциплина у него выше, чем на военном корабле испанцев, конечно, «Синко Льягас» был таким, а матросы, оставленные на борту, «продолжали беззаботно веселиться».