Герман Малиничев - На суше и на море, 1989 [антология]

Что касается Камчатки, то уже сейчас, не медля, нам необходимо понять: если и должен этот край чем торговать, так красной и другой рыбой; необходимо немедленно прекратить лесозаготовки в долине полуострова Камчатка, прекратить осушение тундр в Мильковском районе — в пространстве основных нерестилищ лососевых. Совершенно очевидно, что сельское хозяйство полуострова может и должно обеспечивать себя полностью овощами и картофелем (небывалый урожай картофеля в этом году позволил не только полностью обеспечить местное население, но и помочь соседям, у которых вследствие погодных условий и других причин картошка не уродилась), мясом, молоком, но не более. Должна же теперь, в эпоху перестройки, проснуться в нас мудрость сеятеля и хранителя, хватит наконец разрушать…

Кстати, пора уточнить: в рассуждениях о сеятеле и хранителе имеется в виду не только конкретно крестьянин или солдат — сеятель и хранитель присутствуют в любом, как в материальном, так и духовном, деле упрочения и созидания жизни и движения народа, именно их, сеятеля и хранителя, прогрессивные искания и деяния пронизывают и скрепляют противоречивую, вечно меняющуюся стихию народа, побуждая его к выявлению цели и смысла своего народного «я».

Кстати, и наездники — эта оборотная сторона медали — не занесены к нам откуда-то со стороны, а вызрели в той же стихии народа и делают свое дело, как правило искренне считая себя необходимым и полезным элементом в жизни. И тому ярчайший пример — трагичнейшая судьба ослепительного гения Н. И. Вавилова, целенаправленно и безжалостно затравленного сворой наездников в самой науке. И наш народ, и все человечество понесло от этого, можно с уверенностью сказать, неисчислимые убытки.

Разумеется, наездники, как правило, уходят из жизни бесследно, такие же, как Вавилов, становятся, несмотря ни на что, новыми вечными вехами на пути движения человечества к вершинам знания и прогресса, но все же, все же потери такого рода отзываются глобальной болью будущего.

И говоря об этом, я уже слышу иные голоса все с того же другого берега: мол, конечно же заговорил об исключительных личностях, поскольку сейчас перестройка, демократия, гласность. И сеятеля вспомнил, и хранителя. Но разве не к ним, сеятелю и хранителю, в основе своей обращена перестройка?

Мы, разумеется, материалисты и знаем, что ничто бесследно не исчезает, нечерноземная российская деревня, самая дееспособная часть населения тех же брянских сел Ивачево, Быки, Сенного, Липницы, Поздняшовки, Воскресеновки просто снялась и перекочевала в города, пополнила ряды бюрократов-управленцев, имеющихся у нас в государстве, и ту прослойку, что зависла где-то между городом и деревней, усилила квартирные тяготы города и в то же время корнями своими и многочисленной родней продолжает тянуться к селу. Как правило, уходили молодые люди, не обремененные глубокими знаниями и стремлением к ним, а поставившие своей целью порвать с землей, деревней, устроиться всенепременно в городе, поначалу где угодно, лишь бы зацепиться, а затем найти местечко потеплее и повольготнее. И от земли полностью не оторвались, и город им всерьез, по-настоящему не по зубам, вот и пошли в шабашники, в городские мужья и жены, в опустошение своей «малой» родины и собственной души, которое не может не отразиться и на детях.

И везде, где судьба сводит меня с умными, думающими и неспокойными сердцем людьми, именно этот вопрос в разговорах, размышлениях и спорах, как правило, так или иначе выходит на первый план, приобретает главенствующее значение. И вывод всегда один: пока сеятель и хранитель не сбросит с себя бюрократа-наездника, не только требующего обильного содержания, но и мешающего сеятелю и хранителю выявить в деле весь свой запас энергии, весь свой творческий потенциал, до тех пор ни о каком успехе в деле перестройки говорить не приходится. Здесь никакие переделки технологии не помогут. Но как только сеятель и хранитель повсеместно станет хозяином и бюрократизм, как дурной сон, исчезнет, не может не исчезнуть, и только такая данность вовлечет в подлинную перестройку производительные силы всего народа и каждого человека в отдельности. И там, где начинают понимать это, изменения уже налицо, будь то Камчатка, Якутия или Брянщина, Прибалтика или Украина, Закавказье или Молдавия.

— Вот-вот, — говорит Владимир Санталов, секретарь Елизовского горкома КПСС, человек горячий, неуспокоенный, обладающий даром чувствовать чужую боль как свою собственную. — И прежде всего, мне думается, каждому надо начинать с себя. Ведь и в каждом из нас сидит тот самый наездник-паразит, и наездник этот — наше прошлое, наша боязнь и леность, наш догматизм. Ожидаем, ожидаем по всякому поводу указаний сверху… Кто спорит, чем меньше будет посредников, как вы говорите, наездников, между производителем ценностей и их потребителем, тем совершеннее общество, тем выше его экономическая и, главное, социальная мобильность, выше нравственность… Но как это устроить?..

Мы стоим на берегу реки Авачи золотым октябрьским вечером, в неправдоподобной, почти пугающей красоте и совершенном безмолвии. Я молчу, я тоже не знаю, как избавить страну хотя бы от половины чиновников с портфелями, от этой армии принуждения и надсмотра, регламентирования и ограничения, оставленной нам в наследство от прежних времен, и вспоминаю слова Ленина о том, что если что и погубит Советскую власть, так это бюрократизм. Как освободиться от разлагающего присутствия наездников и в нас самих, и в жизни вокруг и вширь — по горизонтали и снизу вверх — по вертикали, интуитивно объединенных одной целью: ничего не делать и хорошо жить, крепко связывающих сеятеля и хранителя по рукам и ногам в его естественном стремлении поступить в чем-либо самостоятельно, создавших вокруг себя свои обслуживающие институты. Нужно от этого избавляться, но необходимо как можно скорее отделить этот бюрократический слой, пусть даже в процессе долгого и болезненного хирургического вмешательства, и повести с ним безжалостную борьбу до конца. И ныне это вполне по силам нашему обществу.

…Елизовский район, район Санталова, хотя сам он и числится секретарем горкома партии, давно стал житницей Камчатки. Здесь на термальных водах стремительно развивается первоклассное парниковое хозяйство, здесь несколько совхозов мясо-молочного направления, но уже прямо в окрестностях Елизова появились и большие площади совершенно обезображенной тундры, раньше усыпанной всевозможной ягодой: темнеют бесконечные продолговатые провалы, заполненные мертвой водой, — здесь брали торф для удобрения, и теперь эти раны на лице земли навечно. И беспокойная ищущая мысль того же Санталова то и дело возвращается к этому дискомфорту, он то утешает себя (конечно, мол, набезобразничали с природой, зато, мол, теперь до остальной, сохранившейся части тундры в этом месте и захочешь не доберешься, и она уцелеет в неприкосновенности), то начинает вслух обдумывать возможность запустить в эти рукотворные водоемы, бесконечно разбросанные вдоль дороги, карася… и тут же говорит, что для Камчатки карась — сорная рыба. Я предлагаю запустить карпа, и мы смеемся над собственной маниловщиной.