Вадим Артамонов - На суше и на море, 1988 [антология]

Надо только дать им образование. Вся земная планета в их владении. Мечтая, чертил для них дальние, увлекательные маршруты, им самим не пройденные. Ему не довелось шагнуть за пределы привычного, наследственного, — пусть дочки, Анна и Мария, изведают другие широты, небывалое в роду Мадеков счастье.

Вряд ли они отличались определенностью, фантазии Барнабе. Но два подарка «на зубок» новорожденным, два ликующих гороскопа, составленных историей, не разрешали сомневаться — открылась эпоха неограниченных возможностей для человека.

Я стараюсь понять этого человека. Сдается мне, в нем есть что-то от неунывающего роллановского Кола Брюньона, вспоенного соками щедрой французской земли. В основе, под бретонской сдержанностью… Чей же он родом? Неужели из землепашцев, стойких домоседов?

— Нет, мы, Мадеки, ремесленники. Я начинал как бродячий плотник.

Ему под семьдесят. Руки не ведают покоя, не жаждут покоя. Мысль о пенсии отвратительна, хотя не все, далеко не все, устраивает в мастерской судоремонта, где Барнабе на должности мастера. Тесно там, не то что у себя…

— Не дают фантазировать, — хохотнула Гертруда.

Да, он чуть не ссорится с клиентами. Предлагает им практичное новшество или украшение, а они — ни в какую, держатся за кошелек. Упрямы непроходимо.

— Все-таки, — и Барнабе решительно поднял трубку, — у молодых ничего не просим пока… Сами еще крепки пока… Их еще выручаем вот…

— Старики, пожалуй, покрепче, — вставил Лоран.

— Ваша правда, мсье, — согласилась Гертруда. — Ты с ума сошел, Жако! Замолчи!

В саду к ребятам присоединилась маленькая, голосистая собачка, и Жако затявкал.

Беседа затихала. Гороскопы Анны и Марии взбудоражили нас, и странное ощущение не проходило. Сдавалось, уютный, прочный дом Мадеков снялся с фундамента, нас всех несет поток времени, могучий и грозный.

— Моего отца убили под Верденом, — проговорил Барнабе. — В первую войну… Мне было шесть лет, я кое-что помню.

— Одна жизнь, и две такие войны, боже мой, боже! — вздохнула Гертруда.

Лоран поглядел на часы и затем робко, вопросительно — на жену. Жюли вскочила.

— Ну, друзья мои…

— Жако, малыш мой, скажи «до свиданья», — выпевала хозяйка, провожая нас. — Скажи, будь умницей. До свиданья! Ты же умный. Пуф, дуралей, невежа!

Дети и собачка резвились вовсю. Жако, игнорируя нас совершенно, усердно тявкал.

Сейчас передо мной на письменном столе — новогодняя открытка, привет от Мадеков. Традиционный, в модном бретонском духе пейзаж — лесное озерко, льдистый его блеск в опушке черных, окутанных зимней стужей деревьев. На переднем плане — дерево, лишенное кроны, будто обезглавленное взрывом, и обугленное. Обломанные ветви — точно руки, поднятые в мольбе.

Моление о весне, о мире…

Очерк

Цветные фото автора

В Оломоуце поезд стоит восемь минут. И мы, группа московских журналистов, ломаем голову — как успеть с посадкой? Если учесть, что нас тридцать человек и все в один вагон, — задача не из легких.

Сначала вычисляем, где остановится вагон? Затем обсуждаем дальнейшие действия. Значит, так: сначала идут женщины, без вещей, затем мужчины по конвейеру передают пожитки и впрыгивают на ходу… В спорах не замечаем человека, стоящего чуть поодаль. Вот он подходит, улыбается:

— Извините, друзья, что вмешиваюсь… Меня зовут Милош, я пришел сказать — напрасно волнуетесь. Ведь вы на чешской земле — машинист не тронется с места, пока не опустеет перрон. Все будет в порядке. А пока не выпить ли по кружке пива на дорожку? Угощаю…

Милош был прав, операция «посадка» прошла успешно. Мы прощаемся с последним пристанищем на доброй чешской земле. Мимо окон проплывают стеклянный корпус гостиницы «Флора» и строгий шпиль храма святого Маврикия, словно напоминая, что Оломоуц — город цветов и фестивалей органной музыки.

— Приезжайте еще, — доносится с перрона голос Милоша. — Встретимся в Праге!..

В Праге!.. Отсюда две недели назад началось наше путешествие по стране. Злата Прага — город древний и юный, исток всего прекрасного, что есть на чешской земле.

Как только не называли Прагу! Стобашенный город, Королева городов, Консерватория Европы… «Северным Римом» назвал ее Петрарка, «Дантовым раем» — Роден. А наш современник Назым Хикмет сравнил ее с «волшебным зеркалом, в котором живет тайна».

Каждый находит в Праге свое, вспоминает о ней по-своему.

Когда лучше всего приезжать в Прагу? Зимой, когда она одета во все белое, как невеста? Или летом, когда пряно пахнут левкои и синее небо лежит на остриях соборов? А может, осенью, когда город завешан туманом и в парках идет медленный лиственный дождь?

Прага прекрасна всегда — под снегом и летящими листьями, в заре и синеве — романтический город с высоким ладом. Прекрасна утренняя прозрачность древнего города. Сказочна ночная Прага, когда пустынна Вацлавская площадь, тих и безлюден уставший от туристов Карлов мост, а фонари в Градчанах воскрешают очарование легенд. Архитекторы словно искали здесь недостижимую и совершенную красоту.

Прага возникла более тысячи лет назад. Ее название происходит от чешского «праг» — порог. Город вырос в излучине Влтавы, где тогда было много порогов, а на берегах шумели леса.