Феликс Пальма - Карта хаоса

Уэллс фыркнул и сел в экипаж, где его уже ждали Конан Дойл и обе дамы.

– Не понимаю, дорогой, почему ты так упрямишься? – обратилась к ирландцу Джин. – Монтгомери дал тебе великолепную идею.

– Ты думаешь? А я не вижу в ней ничего особенного.

– О, это было бы так замечательно… Новое приключение Шерлока Холмса! – воскликнула Джин восторженно. – И ты мог бы назвать рассказ… “Заколдованный пес”.

– Давай оставим эту тему… К тому же название просто ужасное.

– Хорошо, тогда… “Собака с пустоши”?

– Прошу тебя, Джин, довольно…

– “Легавый идет за легавой”? – предложил Уэллс.

– Очень остроумно, – съязвил Артур. – Очень остроумно.

– “Собака Кэбеллов”, – предложила Джейн.

Конан Дойл сдался и какое-то время обдумывал последнее предложение.

– Гм… “Собака Кэбеллов” – не так уж и плохо. Собака…

– Баскервиль! – раздался громовой голос Мюррея, от которого сидящие в экипаже вздрогнули.

– Так что там с ним случилось, разрази его гром? – крикнул Уэллс в окошко.

– Баскервиль! – снова прогромыхал Мюррей, как будто кучер находился в нескольких километрах оттуда, но тут старик вынырнул из-за угла. – Проклятье, Баскервиль! – взревел Мюррей. – Где вас черти носят?

Уэллс с неприязнью наблюдал, как старик неуклюжей рысцой спешил к экипажу, не переставая бросать быстрые взгляды на пустошь. “Господи, – подумал писатель, – неужели только мне одному кажется, будто старик что-то скрывает?” Однако в любом случае после нелепого разговора, который у них с Мюрреем произошел в кладовой, странности кучера волновали его меньше всего остального. Страшно недовольный собой, он развалился на сиденье, в то время как кучер залез на козлы, проявив прыть, какую в нем трудно было заподозрить. Женщины завели неспешный разговор о последних модных журналах, доставленных из Парижа, и Конан Дойл закрыл глаза. Уэллс задался вопросом, не размышляет ли тот о предложении Мюррея воскресить Шерлока Холмса, хотя, пожалуй, он лишь пытается привести свою душу в согласие с теми энергиями, которые бурлят в этих местах. Джордж опять вздохнул и стал смотреть в окошко, подводя первые итоги поездки. Все складывалось плохо, все. Но, по крайней мере, ему не пришлось столкнуться с человеком-невидимкой, сказал он себе в виде невеселого утешения.

После того как экипаж тронулся, Мюррей набрал полную грудь воздуха и, нацепив строгую улыбку, повернулся, чтобы идти к автомобилю, где его ждала Эмма.

– Стойте-ка, мистер Гилмор! – погрозила пальчиком девушка. – Вы сядете на место рядом с водительским, поскольку я имею удовольствие сообщить вам, что будущая миссис Гилмор возлагает на себя обязанность управлять этим зверем, пока мы не доедем до следующего дома.

– Об этом не может быть и речи, Эмма, – испуганно возразил Мюррей. – Это тебе не прогулка по парку в легком кабриолете. Автомобилем очень трудно управлять и очень опасно…

– Ты не веришь, что я смогу? Так знай: все, что я захочу, получится у меня не хуже, чем у тебя, и даже лучше.

– Я никогда в этом не сомневался, дорогая. На самом деле я просто уверен в этом как ни в чем другом. Но вождение… э-э… неподходящее занятие для дамы.

– Почему же? – вскинулась Эмма, словно пропустив мимо ушей лесть Мюррея. – Хочу тебе напомнить, что ты сам рассказывал мне по дороге сюда, что первую длительную поездку на автомобиле совершила Берта Бенц  [29], то есть именно женщина. Если я ничего не путаю, ты сказал, что она одна проехала сто пять километров и по пути останавливалась у аптек, где покупала лигроин для заправки. Так что… Почему же нельзя сесть за руль мне?

– Пожалуйста, пересядь на свое место, мисс Ничего Не Хочу.

Эмма открыла было рот, чтобы возразить, но решила промолчать. Монти назвал ее прозвищем, которое они использовали лишь оставаясь наедине. Каждый из них получил от другого ласковое имя, и они поклялись никогда не произносить их при посторонних, потому что по взаимному уговору решили наделить эти имена высшей властью, какую только способны иметь слова. Эмма с Мюрреем могли днями напролет шутить и обмениваться отравленными иронией стрелами, но если кто-то из двоих называл другого прозвищем, это значило, что легкомысленную и прелестную игру пора прекратить – настал час для серьезного разговора. Прозвище Эммы появилось, когда она показала жениху чудесный рисунок, привезенный ею из Нью-Йорка, – что-то вроде карты воображаемых небес, населенных удивительными созданиями и всякими чудесами. Карту специально для Эммы нарисовал ее прадедушка, который рассказывал ей про миры, где все возможно. Наверное поэтому карта стала главным ее утешением в годы детства, когда она слыла печальной и неулыбчивой девочкой, вбившей себе в голову, что в этом мире ей никогда не быть счастливой. Но тогда она еще не была знакома с Монтгомери Гилмором, самым несносным из ее будущих ухажеров, который клялся добыть все, что она ни пожелает, даже если это будет казаться совершенно невозможным.

– Что случилось, мистер Все Могу?

Мюррей смотрел на невесту и чувствовал, как у него сжимается сердце, он старался навсегда задержать в памяти свет ее глаз, может быть, в последний раз глядевших на него с такой любовью. Он стиснул зубы и подождал, пока голос его зазвучит твердо:

– Я не хочу, чтобы ты управляла автомобилем. Я должен кое-что тебе рассказать, и это… вероятно, тебя немного расстроит. На самом деле я уверен, что это тебя расстроит, и очень даже сильно, ты, думаю, даже рассердишься на меня, но, боюсь, это еще не самое страшное. В любом случае будет лучше, если за руль сяду я. – Он открыл дверцу и протянул руку Эмме, которая пристально на него смотрела, не зная, то ли немедленно потребовать объяснений, то ли подчиниться и уступить жениху водительское место. – Пожалуйста, Эмма, – настаивал Мюррей, и слезы отчаяния начали застилать ему глаза. – Не спорь со мной.

Этого ей было достаточно. Она оперлась на его руку и вышла из автомобиля, с тревогой глядя на огромного мужчину, слез которого никогда раньше не видела.

– Успокойся, дорогой, – сказала Эмма, погладив его по щеке. – Не знаю, что ты хочешь мне рассказать, но уверена: это сущая ерунда. Ты ведь знаешь, как я тебе доверяю.

Десятилетний Томми Докинз, изо всех сил давя на педали и стараясь сравняться скоростью с ветром, мчался по тропинке, которая вела от их сада к дороге на Хексери. У него звенело в ушах и разлохматились волосы, поэтому он был почти уверен, что на свете нет ничего быстрее его велосипеда. И когда Бенджамин Барри увидит Томми у своего порога на этом чуде, он просто онемеет. Бенджамин вечно насмехался над Томми, говорил даже, что тот ходит, путаясь в собственных ногах. Так вот, нынче же утром Барри увидит, на что способен Томми. Барри увидит, что Томми Докинз умеет летать.