Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

Смерч мог поднять корабль в воздух и бросить его в сторону на несколько сот метров. Но ведь всего этого наблюдатель не видел.

Уже не отрываясь, я читал дальше:

«15 мая после ливневого дождя с грозой постепенно начал усиливаться северо-восточный ветер. Порывы — до 40 метров в секунду.

В 2 часа 55 минут 16 мая усилился до 28 метров и дул с такой силой до 10 часов.

В санатории «Солнце» сорвало крышу с одного здания. Пострадал подросток семнадцати лет, лежит в больнице. В селе Дивно-морском убило бревном трех летнего ребенка».

Скверный был ветер. Жестокость его, похоже, не знала границ. Да и могут ли быть границы у жестокости? «Небо и земля но обладают человеколюбием и относятся ко всем существам как к травам и тварям», — отметил с холодной проницательностью древнекитайский философ Лао-цзы.

Я попытался было представить себе человека, именовавшегося просто и строго — наблюдателем. Из года в год ему вменено в обязанности заносить в книгу свидетельства этой жестокости. Больше того, ему приходилось искать их: звонить, узнавать, расспрашивать…

Через несколько страниц на пожелтевшей бумаге опять возник смерч.

«4 августа. Со слов гидрометнаблюдателя Кисляковой.

В 6 часов 15 минут во время отдаленной грозы — в море, на юге, — вдруг образовался смерч.

Сначала я увидела один столб, слегка изогнутый, довольно прозрачный. Затем, через минуту, образовался второй. Вода быстро забурлила и стала подниматься. Через две минуты первый столб оторвался от воды и поднялся к облаку. Второй двигался так же быстро следом за первым и еще был виден, когда в море, на юго-западе, образовался третий вихрь воды и стал быстро приближаться к берегу; за минуту он подошел к берегу на расстояние 8—10 метров и повернул вдоль него на восток.

Вода в смерче просвечивала насквозь, и было очень хорошо видно, как она крутится и поднимается. Пройдя от будки волномера до бойни, вода третьего смерча стала оседать в море и спала. В это время второй столб оторвался от моря и подтянулся к облаку.

В 6 часов 20 минут все кончилось. Облако, в котором скрылись оба первых столба смерча, направилось на северо-восток».

Она была поэтом, эта Кислякова. Благодаря ей я видел, как над морем возникали столбы смерчей и уходили с облаками на северо-восток, чтобы вернуться борой. Журнал был бесконечным перечнем безумств природы, — большой толстый журнал, который до меня мало кто листал… Почти наугад я еще раз открыл его и узнал, что произошло 22 марта.

«Утром началось усиление ветра… Порывы свыше 40 метров в секунду. Такой сильнейший ветер дул день и всю ночь с 22 на 23 марта, и к утру началось ослабление.

Давление неустойчиво: то падает, то резко растет. В некоторых районах города произошли обрывы электрических и телефонных проводов. Кое-где с домов сорвало крыши. На гидробазе унесло ветром метеоприборы. Ветер выдавливал стекла в зданиях. Оборванным проводом под током убито две лошади… Повреждены посадки кипарисов…»

Нет, пожалуй, хватит читать эту книгу… В памяти писавшего те дни остались днями разрушений. Но сейчас под окнами станции сияло море. Из его безмятежной синевы выплывали улыбающиеся люди, и им было невдомек, что когда-то здесь ветер выдавливал стекла. Да может, сейчас, сию минуту, где-нибудь в Адриатике свирепствует такой же ветер и только что упали бездыханными две лошади. Или в Провансе ломает деревья другой «родственник» здешней боры — мистраль…

Работница станции, все время наблюдавшая за мной, пока я читал, словно догадавшись, о чем я думаю, тихо спросила:

— Зачем вам это? — Она кивнула на журнал.

Я не знал, что ответить. Когда и зачем можно употребить этот бесконечный перечень повреждений, разрушений и других бед? Может быть, наши мысли совпали? Ведь и она видела лежащее за окном море и мокрых счастливых людей, выходивших из него медленно и радостно, — они шли с блуждающими на губах улыбками. А другие, хохоча, в сверкающих брызгах вбегали в воду.

Попрощавшись, я ушел. На два дня превратился в купальщика, присоединившись к веселой беспечности загоравших на пляже. Но на третий день я без особого удивления обнаружил, что стою неподалеку от «Барбарины». Судно находилось вблизи берега, казалось, что на плаву, но на самом деле днище его лежало на камнях, и все это уже покрасневшее от ржавчины чудо мореходной техники было теперь только памятником безалаберности команды. «Барбарину» выкинуло на скалы, когда экипаж самонадеянно отказался послушаться предупреждения о надвигающейся боре. Поначалу иностранная фирма — владелица «Барбарины» хотела ее забрать, сияв с камней, но вскоре стало понятно, что овчинка не стоит выделки. И теперь изрисованное разными надписями судно — этим занимались мальчишки — было непреложным доказательством, что прогнозам следует верить. Меня же зрелище разбитого корабля заставило опять заинтересоваться столь грозным явлением природы, как бора. Я решил узнать о ней все, что можно.

Журнал, подобный тому, который я листал на метеостанции в Геленджике, мог быть и на станции в Новороссийске. Я отправился туда, и вот журнал у меня в руках.

Развернув журнал, я стал внимательно разыскивать такие факты, которые бы показали бору во всей ее мощи. И довольно быстро я обнаружил следующую запись: «Январь, 1971 год. Стоявший на ремонте теплоход «Варшава» от напора ветра вырвал швартовую пушку из причала».

«Вырвать» швартовую пушку почти невозможно. Она и делается так, чтобы ее невозможно было вырвать.

На станции в Новороссийске я решил заняться арифметикой и подсчитать, например, каков ущерб, нанесенный городу борой в 1969 году. Я выписал цифры, но складывать их не стал. Не потому, что сумма вышла бы значительной. Дело в том, что сведения оказались неполными: после января убытки подсчитывались потом только в октябре. Работница станции сказала, что не учтены еще три-четыре боры. И она тоже смотрела на меня все с тем же молчаливым вопросом: «Зачем вам это?» Однако я уже мог ответить на него: «Хочу знать, почему горожане не бегут отсюда сломя голову».

Я с головой окунулся в историю (тут же, на станции, нашлись нужные книжки), чтобы узнать, всегда ли норд-ост досаждал городу и, главное, когда он возникает.

Постройка города началась в 1838 году, первый цементный завод пустили в 1881. Подчеркивалось, что город строился при впадении реки Цемес в море, а Цемесская бухта на редкость удобна и не замерзает. Фотографии же, казалось, противоречили этому: обледеневший пароход «Игорь» напоминал сплошную гигантскую сосульку с торчавшей из нее иглой мачты — 1899 год; дом, вернее, гора льда, бесформенная и безобразная, — 1911 год; пароход с ледяными гирляндами снастей — 1927 год. Потом фотографии 1954, 1965, 1969 годов… А вот некоторые описания: «Вода в бухте как бы кипит, брызги взлетают высоко, создавая «туман» над рейдом. В городе движение прекращается. Мелкие камни поднимаются ветром и грозят увечьем прохожим, здания колеблются, крыши срываются ветром страшной силы.