Евгений Винников - На суше и на море. 1976. Выпуск 16

И тут случилось странное. Георгий Михайлович вдруг круто повернулся и исчез в доме.

Мы пересекли двор, Кондрашов что-то оживленно говорил, а я думал о Федоткове. «Что это он так?» — хотелось спросить. И тут в дверях снова показался Георгий Михайлович. Изменений в его облике было мало, но он казался совсем иным человеком: на ногах его были тапочки, и сам он улыбался тихой и долгой улыбкой, словно именно за ней он так поспешно бросился в дом.

— Да ты, гляди-ка, приоделся! — рассмеялся Кондрашов.

— Надо, — серьезно ответил Георгий Михайлович.

Разговор этих давно знакомых друг с другом людей так и продолжался: Кондрашов много шутил, нарочито громко смеялся, Георгий Михайлович или отмалчивался, или был серьезен в своих речах.

Федотков стал рассказывать, как в пятьдесят третьем году впервые поднимался сюда, еще не зная, что проведет здесь всю жизнь. Он вспомнил, как на него вылетели из-за поворота какие-то с саблями наголо. Но наверное, история эта была Кондрашову известна, и Георгий Михайлович, смутившись, не докончил ее.

Потом поговорили о затмении 6 августа. Вспоминая год, когда оно произошло, Галина Федоровна сказала:

— Это когда 50 миллиметров осадков выпало в час.

Даже ориентиры во времени у них были свои, связанные с погодой, и дожди для них были «осадками». И странно было думать, что этих людей отделяет от всех остальных лишь долгий, но некрутой подъем на Мархотский перевал. Город с родившей его незамерзающей бухтой был виден отсюда весь, он лежал как на ладони.

Правда, были еще двадцать лет жизни, которые невозможно увидеть, но и они отделяли. Годы состояли из дней, и почти каждый день Федотковы смотрели на город, как с самолета. Город, ограниченный голубой кромкой бухты, выглядел отсюда невероятно красивым: ничего лишнего, даже клубы мергелевой пыли отсюда смотрелись облаками, красивыми и нежными.

— По вечерам, — говорила почему-то немного смущенная Галина Федоровна, — мы все смотрим на него… Огни горят как звезды, только что внизу, а не на небе. А спустишься — не то совсем. Посмотрите, когда стемнеет, лучше телевизора… Может, поэтому мы и в кино не ходим почти, редко спускаемся.

В беседу время от времени врывался ветер. О нем говорили как о живом существе… Еще вспомнили о какой-то девушке, что встретила Георгия Михайловича в доме в его первый приход на гору. И о доме, в котором мы сидели сейчас.

Это был удивительный дом. Когда его построили, никто точно не знал, как и то, когда впервые начались здесь метеонаблюдения. Все сошлись на том, что дом построен русскими военными наблюдателями в прошлом веке, с тех пор не перестраивался. И даже бора ничего не может с ним поделать. Стены, сложенные из тесаных мергелевых глыб, несокрушимы, хотя о силе ветра здесь, наверху, ходят слухи невероятные. Георгий Михайлович вспомнил рассказ прежнего начальника станции, что был здесь до него. Тот в свою очередь слышал об этом от своего предшественника. Все это были люди серьезные и не расположенные к преувеличениям в разговорах о своей работе. Но факт действительно невероятный…

Во время боры никто, конечно, на метеоплощадку не выходит, да и саму площадку время от времени ветер сносит начисто. Ведь метеоприборы рассчитаны на обыкновенные условия и для мергелевого дома особых не придумано. Поэтому наблюдатели, когда идет бора, лишь чуть приоткрывают дверь — только высунуть наружу руку с анемометром. Так было и в тот раз. Безвестный теперь наблюдатель навалился на дверь всем телом, подложил доску, чтобы дверью не прищемило руку, и высунул анемометр. Это был ручной ртутный анемометр: трубка, в ней ртуть, в отверстие входит ветер и гонит, выдавливает ртуть по вертикали вверх. Другое отверстие, разумеется, открыто. Анемометр, и тогда уже старинный, был рассчитан на невероятную силу ветра, какой, конечно, никогда не было и не могло быть, — сто восемьдесят метров в секунду… Но когда наблюдатель втянул руку с анемометром назад, и дверь, готовая проломиться, вся дрожа, хлопнула, он увидел, что ртути в анемометре нет. Ветер выдавил всю ртуть…

— Присочинить не могли, — закончил Георгий Михайлович. — Зачем? — пожал он плечами.

Он совершенно искренне полагал, что его не могли обмануть. Прожив двадцать лет на вершине, он верил своим предшественникам, как самому себе. Но вот то, что не осталось следов их работы… Только последние двадцать лет были для него ясными и точными. А что было до этого? Только но темным пятнам на стенах Георгий Михайлович догадывался, что на них висели приборы, а значит, уже в прошлом веке велись наблюдения и кто-то жил в доме. Но какие наблюдения? Кто жил?

Больше всего его волновала история более чем тридцатилетней давности. Тогда от мергелевого дома отъехала телега и исчезла навсегда. Говорят, ее видели потом внизу, в Новороссийске, этому вполне можно верить. Если уж она выехала из деревянных ворот дома на Мархотском перевале, то могла попасть только в город. Дорога была одна. Светлая, цементного цвета, она вилась от вершины до самого Новороссийска.

Потом еще был слух. Этот уж совсем неясный. Кто-то видел телегу в потоке покидавших город. Но кто, как? Немецко-фашистские войска были близко, наши части отступали, и выяснить это теперь уже трудно.

Что было в телеге? Ничего особенного, то есть такого, что способно было изменить что-либо в жизни нынешних обитателей дома на вершине. Видимо, там находились журналы с записями наблюдений, приборы… Вот и все.

Рассказав об этом, Георгий Михайлович замолчал, ушел в себя. Мы с Кондрашовым вышли. Давно условились без помех поговорить о проектах «спасения от боры». Мы зашли за дом, где в низине, спрятавшись от ветра, густо рос терновник, и сели на сруб старого колодца.

Василий Андреевич начал странно:

— Хотите узнать о проекте англичан?

— Что за проект? — удивился я.

— Да ничего особенного, — засмеялся Кондрашов. — Они предлагали простую вещь… Как зарождается бора, надеюсь, знаете?

— Немного.

— Ну вот. Только предупреждаю: это один из проектов. А то нас просто завалили ими. Есть такие умники. Живут где-нибудь в степи или в тайге, а нам строчат, сделайте, мол, так и так, и все будет в порядке. Уйма времени уходит на этаких доброхотов! Но простите, вас это не касается…

— Я не буду предлагать проектов, — покаялся я.

Кондрашов рассмеялся.

— Ладно, есть такая теория. Холодный воздух скапливается на Кубани. Это чаша. И начинает стекаться к Мархотскому хребту. Представьте: чаша уже полна… Циркуляцию воздуха в комнате вы знаете из физики. Помните рисуночек со стрелками? Итак, холодный воздух скопился и переваливает. Со страшной силой! Разница давлений, температур — все создает эту силу. Нс правда ли, просто?