Юрий Скворцов - На суше и на море. 1975. Выпуск 15

НОЯБРЬ НА КАМУШКАХ

Очерк

Рис. И. Шипулина

Солнечный Баку в ноябре без солнца. Ветер несет пыль по широкой набережной, теребит на деревьях и кустах зеленые, но уже жесткие листья. Часто приходят туманы. Проснешься утром, а он привалился к окну, едва пропуская свет ближайшего фонаря. Туман тихо ползет по городу, как бы раздумывая: то ли побыть еще, то ли исчезнуть. На асфальте он оставляет мокрые пятна.

В такое утро светает поздно. Троллейбусы идут с зажженными фарами, в них неуютно и холодно: люди еще не успели обжить их и обогреть. У серого моря никого нет, кажется, город отвернулся от моря, обиделся на него за сырой воздух, серое небо, унылый плеск волн.

Лишь после девяти в такой ноябрьский день, начавшийся туманом, на набережной появляются люди. Они идут, не торопясь, не поймешь сразу, кто они и зачем тут оказались. Идут беззаботно мимо новой гостиницы, спускаются к причалам, где мягко приседает на волне белоснежный «Волгоград».

Это отправляются на работу нефтяники промысла Нефтяные Камни. И само их появление на набережной в час, когда город давно уже трудится, и их лица, не озабоченные сиюминутной спешкой, — все это невольно выделяет морских нефтяников среди бакинцев, и так же невольно иной прохожий нет-нет да и оглянется, посмотрит им вслед, инстинктивно почувствовав, что дело у этих людей не то, как у всех, не тот ритм жизни.

С небольшими чемоданчиками, сумками в руках нефтяники поднимаются по трапу. Поскрипывает трап, летят за борт сигареты, шлепаются на лавки чемоданчики и сумки. Ни суеты, ни давки, ни громких криков, ни провожающих. И вот медленно уплывает причал с одинокой фигурой человека, помогавшего отдать концы, сжимается в узкую полоску широкая набережная, и вскоре Баку погружается в туман.

До Нефтяных Камней, Камушков, как их называют, больше ста километров, четыре часа ходу.

На палубе, в салонах и в проходах неторопливые разговоры, все еще в плену домашних забот, еще в голове дети, удачные покупки. Городские новости гуляют по теплоходу, и кажется, Баку здесь, рядом. Хочешь, поднимись на палубу и сойди на набережную. Море брызжет, небо белесое, как под Вологдой, какая-то блеклая голубизна. Ноябрь, ноябрь… Каково-то на Нефтяных Камнях?

Иду в салон одним из последних. Вот блаженство! Мягкие сиденья, тепло. Кто-то спит, подложив под голову чемоданчик, а на него кепку. Женщины вяжут, мужчины сражаются в домино и нарды. Пахнуло чем-то домашним, уютным, совсем не похожим на стандартный, безликий уют фирменных поездов, пароходов и самолетов. Тут все свои, все знают друг друга или по крайней мере встречались; как не встретиться за долгие годы на Нефтяных Камнях! И но тому как они свободно держатся в салоне, чувствуешь, что легко здесь разговориться, сесть и сыграть в домино, одолжить книгу или газету.

Через два-три часа темы разговоров меняются. В любом конце салона — про вышки, долота, какие-то задвижки, про тонны нефти. Уже никто не вспоминал о доме, остались позади семейные заботы, Баку был далеко, говорили о работе, Нефтяных Камнях, как будто стосковались по ним, и теперь, отстранившись на время от береговой жизни, в самом деле стали морскими нефтяниками.

А вот подход к Камушкам я прозевал — в салоне разом все поднялись, и пробиться к дверям не было уже никакой возможности. Смотрел на причал через головы нефтяников. На берегу (берег-то на сваях!) прямо перед нами еще цвел сад, зеленели кусты. И за железной загородкой, чуть в глубине, стояли люди, десятки, а может, сотни людей. Они ждали «Волгоград», чтобы уехать в Баку, но казалось, народ собрался для встречи приезжающих; было ощущение праздника — шумно, весело и хорошо. Согласитесь, это здорово, когда приход на работу похож на праздник.

Если подойти вплотную к буровой вышке на Нефтяных Камнях и смотреть на нее снизу вверх, то не найдешь ничего, что отличало бы ее от сотен и тысяч буровых (а я повидал их немало и на Апшероне, и в Тюменской области). Вытянутая усеченная пирамида с лестницей, ведущей на сорокаметровую высоту. Пирамида кажется легкой и непрочной — ажурная конструкция скрадывает мощь этого сооружения. Лишь у основания, там, где расположены дизель, лебедка, где стоят чаны с раствором, где в железное устье уходят, вздрагивая, трубы, — там» чувствуешь силу буровой, ее напряжение в споре с землей. Далеко-далеко, на глубине в тысячу метров, рвут долота породу, крошат ее, тянут за собой трубы — к нефти, газу. А тут только гудит двигатель, мечутся стрелки манометров, словно на их хрупкие плечи выпала основная тяжесть бурения.

Обычная буровая. Та же под ногами скользкая глинистая масса, тонким слоем покрывающая доски. Те же «свечи» из ввернутых одна в другую труб. Но стоит немного отойти от нее, повернуться чуть-чуть, и сразу же «обыкновенность» исчезает. Кругом вода. Посмотришь направо, налево — торопятся неведомо куда волны. Глянешь под ноги, а в щелях пастила — море. Зеленоватое, в тени эстакады с синеватым отливом, оно лижет сваи — методично, с ленивым упорством. Каждая волна набегает на сваю с удивлением (откуда это, мол, она взялась), потом всплекивается перед ней и освобождает место другой. Ни спешки, ни промедления.

Есть какое-то непривычное ощущение, оно пройдет, это от новизны впечатлений. Но вот то тут, то там к ограждению эстакад подходит человек, на время оторвавшись от работы, и смотрит вдаль, на волны, не просто же так он смотрит и совсем не бездумно его лицо. Это созерцание особого рода, когда взор, не раздраженный внешними впечатлениями, направлен в самого себя. Это разговор один на один, потаенная работа ума, потаенная и потому раскованная…

Сурид Джафар-заде, буровой мастер, стоит неподалеку, руки у него в карманах куртки, пушистая шапка надвинута на глаза. Небольшого роста, Сурид похож сейчас на мужичка, ладного, оценивающего все хозяйским глазом, рассудительного и уверенного в себе. Ему за тридцать, он уже опытный мастер, кто-то сказал — удачливый. Во всяком случае дела у него идут неплохо, а несколько лет назад со своим напарником, другим мастером, он пробурил сложную наклонную скважину, и это было рекордом, правда позднее перекрытым.

Сурид стоит неподвижно, словно врос в площадку, а на буровой небольшая суматоха: там готовятся к спуску труб в скважину. Ни единого слова подчиненным, ни одного жеста. Только взгляд чуть напряженный, он сразу схватывает малейшее промедление, неточное движение… Но вмешиваться не приходится: все знают свое дело, и напряжение в глазах мастера спадает.

— Сейчас будет красивая работа, — говорит он.