Юрий Иванов - На суше и на море. 1974. Выпуск 14

— Кирилл Владимирович, дадите вы нам мешковину или нет? — спросил Гурский.

Станюкович молча посмотрел на него, ушел на склад, вернулся с рулоном мешковины и буркнул с высоты своего роста:

— Берите! Это лучше, чем потом тратиться на венки…

Капитулировал Кирилл Владимирович с обычным для него юмором, который на сей раз прозвучал мрачновато. Отныне план больше не обсуждался, и вчерашние оппоненты помогали нам, чем могли. Запрягаев, получив мешковину, оклеил ею дно фанерной плоскодонки, просмолил несколько раз, и на том сборы в путь к Сарезскому озеру окончились. Плоскодонка нужна была для того, чтобы реализовать идею Гурского о сплаве на озеро по реке Мургаб. Именно этот способ достижения цели и вызвал споры. Сказать, что сплавляться по бурным рекам на Памире — необычный способ передвижения, — значит ничего не сказать. Насколько нам было известно, тогда еще ни одна экспедиция не рисковала пуститься в такое плавание.

Вечером состоялся прощальный ужин. Под дружный хохот Гурскому было присвоено звание адмирала Сарезского, озера. Даже блестящие эполеты из фольги нацепили. Потом все разошлись спать.

Я уснул не сразу. Таращил глаза в темноту, слушал богатырский храп моих товарищей и перебирал в памяти все, что знал об удивительном озере, к которому предстояло плыть.

В ночь на 7 февраля 1911 года огромный участок склона Музкольского хребта обрушился и завалил мирно спавший кишлак Усой. Все жители — около двухсот человек — погибли, не успев, видимо, даже сообразить, что случилось. Отчего произошла катастрофа, остается неясным: то ли землетрясение вызвало обвал, то ли обвал огромных масс породы повлек за собой денудационное землетрясение, толчки которого ощутили в эту ночь в пяти тысячах километров от Усоя — в Пулкове. Может быть, этот случай, как ни трагичен он был, постепенно забылся бы. Но кишлаку Усой суждено было войти в географическую литературу, даже в энциклопедии и учебники. Завал, который с тех пор называют Усойским, перегородил реку Мургаб огромной плотиной, выше которой уровень воды стал быстро подниматься. Через год после катастрофы вода затопила кишлак Сарез, жители переселились в другие места. Выше завала образовалось озеро, которое стали называть Сарезским. Длина его сейчас 88 километров, а глубина возле завала — более полукилометра. Скопившаяся вода вскоре стала фильтроваться через завал, и дальнейшее увеличение размеров' озера прекратилось. Вытекающая из-под завала вода образовала нижнее течение Мургаба, который после впадения в него реки Кудары называется уже Бартангом.

Рассматривая как-то топографическую карту 1904 года, я нашел на ней несуществующие сейчас кишлаки Усой и Сарез. Там были отмечены и абсолютные высоты. Я сравнил их с цифрами на современных картах, и получилось, что сейчас кишлак Сарез находится под двухсотметровой толщей воды. Мне даже снился этот подводный кишлак…

Такова история образования озера. Когда о нем пишут, всегда оперируют астрономическими цифрами: столько-то кубометров породы свалилось в Мургаб, столько-то кубических километров воды скопилось над завалом… Это вызывает беспокойство. Мургаб ежегодно приносит воду кубическими километрами, а прочность завала неизвестна. А ну как озеро прорвет завал? Страшно подумать! Все эти кубические километры буквально сметут тогда поселения ниже завала. К озеру посылались экспедиции, о судьбе завала спорили ученые, на озере поставили метеостанцию, организовали гидрологические посты.

Добраться туда было трудно: тропы по Мургабу затоплены озером, по Бартангу путь шел по опасным навесным тропам — оврингам, а с юга тропа была хоть и безопасной, но изнурительной, так как пролегала через высокий перевал. Собственно, по южной-то тропе летом и поддерживалась связь с метеостанцией. Из-за труднодоступности окрестности озера изучены были слабо.

У нас этот район вызывал интерес с равных точек зрения: Запрягаев надеялся отыскать в этом изолированном месте редкие растения для пересадки в ботанический сад, Гурского, креме того, интересовали пойменные леса по нижнему Мургабу, а мне просто-таки необходимо было изучить растительность, которую десятки лег не топтал и не травил скот: все скотопрогонные пути были затоплены водами озера.

По южному пути Гурский ходил когда-то на Сарез (так сокращенно называют озеро). Для него южный маршрут казался слишком банальным. Вот он и придумал этот сплав по Мургабу. В общем идея казалась здравой: пока река текла по плоскому нагорью Восточного Памира, течение не могло быть бурным, а когда начнется уклон русла в сторону глубоких ущелий Западного Памира, оно должно было замедлиться благодаря подпору вод Сареза: как-никак точка, к которой стремилась вода Мургаба, начиная с 1911 года стала выше на полкилометра. Если подобрать хорошие «плавсредства» и надежный экипаж, Мургаб сам донесет путешественников до озера со всем снаряжением. Плавсредством стала фанерная плоскодонка, а экипажем — мы с Гурским и Запрягаевым, научным сотрудником Памирского ботанического сада, бывалым и умелым во всех отношениях человеком. Я не знаю, кто лучше него мог собрать гербарий, связать оборвавшийся трос, выкопать и довезти в полной сохранности живое растение, упаковать любой груз так, что приятно смотреть. Что касается меня, то я, геоботаник, тогда сотрудник того же ботанического сада, моложе всех в нашем «экипаже». Наш директор Гурский, крупный ученый-лесовод, поражал умением делать своими руками все то, что требовал от подчиненных. Многочисленные таланты, чудовищ; ная эрудиция, неустрашимость и некоторая доля артистизма сливались в очень сложный образ блестящего, но не всегда легкого в общении человека.

…За первый день сплава — 14 августа 1954 года — мы проплыли километров тридцать. По нагорью Мургаб бежал неторопливо. Местами его русло даже петляло. Если бы не горы вокруг, можно было подумать, что плывем мы не через горную страну, а по равнине. Но заблуждаться на этот счет не приходилось: гигантские осыпи сползали со склонов к реке, а гребни гор сужали обзор. Если не считать нескольких участков с более бурным течением, мы плыли спокойно, даже с некоторыми удобствами. Такое плавание располагает к неторопливым размышлениям. Гурский размышлял вслух, мы с Запрягаевым молчали. Не хотелось перебивать эти феерические монологи, слушать которые можно было без конца. Временами мы причаливали к берегу, собирали коллекции, делали описания, фотографировали. Доплыли до лагеря геологов, попили у них чайку, поспрашивали о состоянии русла реки внизу, но геологи дать сплавную характеристику Мургабу не смогли. Поплыли дальше. Довольные итогами первого дня, крепко уснули под импровизации Гурского.