Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Айвазовский работал. Дом синьоры Терезы, у которой художник снимал помещение, стоял в стороне от дороги, в глубине сада. Только отдаленный звон колоколов церкви Санта-Мария делла Кончеционе доносился в утренние и вечерние часы. Но колокольный перезвон не мешал, не отвлекал от работы.

А в последнее время все переменилось. После того как его картины «Неаполитанская ночь», «Буря» и «Хаос» на римской выставке привлекли к себе всеобщее внимание и он сразу стал знаменит, все переменилось… В его мастерскую устремилась восторженная толпа поклонников. Среди них были и лица титулованные — графы, маркизы. Они являлись с намерением приобрести картины.

Ритм его жизни был нарушен. И если бы не энергичные меры синьоры Терезы, художник надолго отвлекся бы от искусства, затянутый в водоворот светской жизни.

Для синьоры Терезы молодой русский художник был не просто постояльцем, в срок платившим за помещение. Ее отношение к синьору Айвазовскому стало особым в канун отправки картин на выставку. В этот день синьор пригласил хозяйку в мастерскую, чтобы показать их. «Буря» и «Неаполитанская ночь» привели ее в восторг. Но то, что она увидела, когда художник подвел ее к «Хаосу» и раздвинул занавес, за которым находилась картина, прямо-таки потрясло синьору Терезу. Она упала на колени и молитвенно сложила руки…

С этого дня синьора Тереза окружила молодого маэстро заботами истинно материнскими. Все в доме было подчинено распорядку дня художника. А в часы его работы никто не смел приближаться не только к дверям мастерской, но и к комнатам, близ нее расположенным.

Но вот уже несколько недель синьора Тереза в страшном волнении. И не всегда знает, как поступить. Ей очень лестно, что ее дом вдруг стал известен в Риме, что у подъезда стоят не только кареты графов и маркизов, но даже экипажи иностранных послов…

Все это так: конечно, она счастлива, что мадонна услышала ее молитвы и послала скромному молодому синьору такой небывалый успех, который на ее памяти не достался в Риме ни одному художнику. И она, синьора Тереза, скрывать не станет: конечно, очень приятно, что от славы, выпавшей на долю синьора, и ей перепадает известная толика. Особенно от тех посетителей, которые ее задабривают, чтобы проникнуть к маэстро.

Все это верно, но верно и другое: она весьма встревожена, что синьор Айвазовский, никогда раньше не изменявший порядку с самого утра приступать к работе, теперь по нескольку дней даже не входит в мастерскую. И она видит, хотя синьор об этом не говорит, что ему это в тягость, что он с неохотой уступает своим новым друзьям и отправляется на пиры, которые устраиваются в его честь.

Синьора Тереза приняла решительные меры. В тот день, когда художник после недельного перерыва вновь в семь утра вошел в мастерскую, она сама села у входных дверей и всем стала отказывать в приеме. Только наиболее знатным посетителям разрешила дожидаться в гостиной выхода маэстро. Но на всякий случай заперла двери в комнаты, примыкавшие к мастерской. У художника был свой ключ от этих дверей.

…Теперь Айвазовский снова вернулся к утраченному на время прежнему ритму. Но все же в мастерскую доносится отдаленный гул голосов. Иногда художник отвлекается от работы, прислушивается. Он различает, как кто-то с южной пылкостью читает стихи. Айвазовский улыбается, догадывается, что новые стихотворные строки посвящены ему. Он мысленно представляет, как молодой поэт красноречиво убеждал синьору Терезу пропустить его в мастерскую.

Но вот шум из гостиной стал доноситься все явственнее. Можно даже различить, что спорят два человека. Айвазовский узнает умоляющий голос синьоры Терезы и все более громкий, требовательный голос Векки.

Векки не стал бы врываться по пустякам. Напротив, Векки был первым союзником синьоры Терезы и постоянно помогал ей отваживать назойливых посетителей. Хотя они знакомы недавно, Векки — истинный друг, страстно влюбленный в живопись… Если Векки так настойчив, значит, у него неотложное дело.

Айвазовский кладет кисть, выходит из мастерской и спешит на выручку другу. Через минуту оба возвращаются в мастерскую. Возбуждение Векки после спора с синьорой Терезой еще не улеглось, а как бы даже нарастает. Он просит Айвазовского запереть двери на ключ и только после этого обращается к художнику:

— Джованни, приключилась беда! Я только что был у своих друзей. Им стало известно от Бернетти, бывшего государственного секретаря папы, уволенного его святейшеством за терпимость к «Молодой Италии»… — у Векки перехватило голос. — Так вот, Бернетти сообщил, что в Ватикане что-то затевается вокруг «Хаоса». Бернетти предполагает: цензоры-инквизиторы, вероятнее всего, потребуют процензуровать картину, ибо художник-не-католик осмелился выставить картину на религиозный сюжет в Вечном городе, где обитает его святейшество папа…

Эта весть как громом поразила Айвазовского. Приступая к работе над «Хаосом», он менее всего думал о канонах католической церкви. Им владело стремление изобразить космическое явление, мрачное смешение стихий над пустой, еще безжизненной землей… Его привлекала мощь космических сил и первозданный хаос. Эту мощь и хаос он ощущает в морских бурях и ураганах, которые заворожили его еще в детстве в родной Феодосии, где море бывает такое неистовое… Все это Айвазовский высказал Векки.

— Мы, твои почитатели, так и поняли картину. Нас она вдохновляет на борьбу с темными силами. Комета, озаряющая мрачное смешение стихий, вселяет великую надежду. Для нас, борющихся за свободу Италии, твоя комета имеет особый, символический смысл. Этой картиной, друг, ты стал сразу близок «Молодой Италии». Если бы не название, возможно, святые отцы не обратили бы на нее внимание… На всякий случай Бернетти считает благоразумным, чтобы ты на какое-то время уехал из Рима… Я и мои римские друзья с ним согласны и решили предложить тебе отправиться со мной в мой родной Неаполь, куда меня призывают обстоятельства: там в заточении томится мой наставник — старый карбонарий Джакомо Перуджини. Семья его осталась на моем попечении. Участь этой семьи ужасна: жена Перуджини парализована, а старшая дочь, со дня на день ожидая смерти отца, лишилась рассудка.

Айвазовский решил ехать с Веккн в Неаполь. Но накануне отъезда целый день бродил один по Риму. Не только Векки, но даже Штернбергу, милому другу академических лет, с которым вместе приехал в Италию, не позволил сопровождать себя. Чуткий Штернберг не обиделся, только спросил:

— Ты хочешь побыть в его местах?..

Рано утром, еще до того как зазвонили в церкви Санта-Мария делла Кончеционе, Айвазовский вышел из дому. Ни серебристый воздух утреннего Рима, ни темная лазурь над лабиринтом узких улочек, ни шумное оживление просыпающегося Вечного города — ничто не отвлекало его… Он был погружен в свои мысли, и по выражению лица нетрудно было определить, что мысли его были строгие, заветные… Такое выражение обычно бывает на лицах пилигримов, пришедших издалека. Каждый раз, направляясь к этим местам в Риме, его местам, Айвазовский испытывал большее волнение, чем пилигрим, впервые увидевший синий купол святого Петра…