Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Он не хотел, чтобы она видела…

30 июня на осторожный вопрос Холлуорта, когда его следует точно ждать, Кроухерст разражается саркастическим посланием: «Тейнмаут, комитету по встрече. Напоминаю, что яхта не поезд, у нее нет твердого расписания».

Больше телеграмм не было.

Минула неделя томительного ожидания. 10 июля 1969 года в каюте капитана английского теплохода «Пикарди», держащего почтовую линию Лондон — Санто-Доминго, раздался звонок судового телефона. «Сэр, — сказал вахтенный, — слева по курсу парусное судно, дрейфует под стакселем. На сигналы не отвечает». Капитан велел дать гудок. Вновь никакого ответа. Что такое? Здесь, в семистах милях от ближайшей земли, игра в прятки неуместна. «Пикарди» остановился, спустил шлюпку.

Полчаса спустя радист отстучал сообщение: «Обнаружили тримаран «Тейнмаут-Электрон». На борту все в целости. Людей нет».

После того как улеглись первые страсти, начальная версия случившегося выглядела так: судя по тому, что судно в полном порядке — на яхте оставлен запас продовольствия на пятьдесят дней и воды на двадцать, все вещи на местах, спасательный плотик в том числе, — Кроухерст не терпел бедствия. Не было только кинокамеры и спасательного пояса. На тримаране в свое время не успели сделать релинги — перила ограждения, поэтому, поднимаясь на палубу, яхтсмен непременно надевал пояс и пристегивался к нейлоновому тросу. Трос лежал свернутым. Очевидно. Дональд Кроухерст в тот роковой для себя день случайно упал за борт в тот момент, когда производил съемку, и не смог догнать слишком быстро уходивший тримаран. Подобные случаи уже бывали в прошлом.

А может, он еще жив: спасательный пояс не дал бы ему сразу пойти ко дну? На поиск вылетело звено самолетов. Они тщательно просмотрели несколько квадратов… Нет, чудес не бывает, а если и бывают, то крайне редко.

«Санди таймс» не могла пожаловаться на отсутствие внимания к своему начинанию: столько событий, столько перипетий!

Но главное было впереди.

Опустевшую яхту подняли на борт «Пикардн», и судно продолжало следовать в Санто-Доминго. За ту неделю, что он был в пути, капитан Ричард Бокс прочитал доставленные с яхты бумаги: судовые журналы, записи, прослушал магнитофонные ленты. Прибыв на место, он срочно вызвал из Англии Родни Холлуорта.

Мистификация Дональда Кроухерста стала явью.

То был гром среди ясного неба! Зачем было делать всеобщим достоянием свою нечестную игру? Почему он не уничтожил компрометирующие записи?

Он хотел, чтобы знали.

Последние строки написаны человеком, уже сломленным душевным недугом. В последний свой день — 30 июня 1969 года — на протяжении часа двадцати минут Дональд заносил в журнал все мысли, проносившиеся в голове, охваченной пожаром. Вот они:

10.30 утра. « Только повелитель шахмат может избавить нас от всевластия космических существ ».

11.00. «На свете только одна совершенная красота — это красота истины».

11.02. «Я сумел проникнуть в сущность обиды. Я буду играть, только если вы пообещаете, что игра будет вестись по моим правилам.

Все кончено

кончено

кончено»

На секунду мелькает прозрение:

11.17. « Выбор сделан. Я выхожу из игры ровно в 11.20. Нет смысла в мучениях, которые…»

Кроухерст не закончил фразы. Он поднялся на палубу. Было почти безветренно, как бывает только в тропиках. Море тихонько толкало обессилевшую яхту. Загнанному человеку оно показалось исполненным райской ласки.

У нашей хроники есть эпилог. Гонка на приз «Золотой глобус» не получила желанного рекламного резонанса. Неудачи яхтсменов и — под занавес — трагедия вынужденного обмана облекли в мрачные одежды это начинание, представлявшееся вначале как «невиданное спортивное состязание столетия». Хотя еще до начала спортивная сторона мероприятия подверглась интенсивной эрозии.

«Вторжение прессы, рекламы, бизнеса искажает самый дух плавания под парусом, — заявил известный кругосветчик Алек Роуз, отказавшийся от приглашения устроителей. — Моряки превращаются в платных жокеев. Я не завидую тем, кто погонится за призами «Санди таймс».

Предчувствие его не обмануло.

Что касается призов, то с ними вот что. Робин Нокс-Джонсон, первый и единственный дошедший до финиша, отдал свою премию — пять тысяч фунтов стерлингов — миссис Кроухерст и ее детям.

Он отказался комментировать свой поступок. «Кто не познал одиночества в море, тот не вправе судить», — сказал он.

ОБ АВТОРЕ

Беленький Марк Исаакович. Родился в 1941 году. Окончил Московский институт иностранных языков. Член Союза журналистов СССР. Публиковаться начал с 1961 года в журналах «Вокруг света», «Сельская молодежь», «Смена», «Неделя» и других изданиях, выступая главным образом с очерками о путешествиях, приключениях, о жизни за рубежом. Неоднократно бывал за границей, год проработал в Африке, в Гвинее. Им переведено и опубликовано десять книг французских авторов. Работает научным редактором журнала «Вокруг света». В нашем сборнике публикуется впервые.

Повесть

Заставка В. Захарченко

Цветные фото Ю. Кидайло

…Природа имеет и свою эстетическую сторону, доступную наблюдениям лишь людей особо одаренных. Нужно иметь высоки и дар художника для записи таких наблюдений на страницы литературных произведений, в альбом рисовальщика, на полотно живописца. И такие записи делаются не только достоянием искусства, но и достоянием науки.

Он не был домоседом — художник и член Русского географического общества Иван Константинович Айвазовский, написавший более шести тысяч картин.

Он изучил колорит и нрав многих морей, изучил досконально. А когда ему было уже за семьдесят, он отправился через океан в Америку.

И все же из всех странствий самыми впечатляющими были путешествия 1840–1844 годов, когда он был пенсионером Академии художеств. Айвазовский побывал тогда в различных европейских странах, в его тогдашнем заграничном паспорте насчитывалось сто тридцать пять виз. Правда, следует учесть, что даже в пределах одного государства при переезде из одного пункта в другой иногда требовалась виза.

В его маршрутах названы главным образом города, порты, гавани, селения раздробленной тогда Италии.

Образы Италии пленили воображение художника-мариниста на всю жизнь. Рядом с Черным морем в его творчестве прочное место занял Неаполитанский залив. Об этом свидетельствуют его картины.