Николай Димчевский - На суше и на море. 1973. Выпуск 13

Сказал:

— Здесь о вас, баба Дотя.

Но она не удивилась и не обрадовалась. Повертела журнал в сухих негнущихся пальцах и отдала его дочери — тоже совсем старой. Анна Васильевна — совсем другое дело! — сразу же заохала, запричитала:

— Вот и правильно, что написали! Правильно!.. Сколько мама работушки-то наробила, сколько детей-внуков на ноги поставила! Все работы превзошла: она и на росчистках была, и на ферме, и в поле. Кто первый в деревне с поперечной пилой вышел? Мама. А косить?.. Не-е-т, — с чувством заключила Анна Васильевна, — у кого душа короткая, большой жизни не прожить.

Ох, как вспыхнули тут глаза у старой бабы Доти!

— Будет тебе языком молоть, — грозно осадила она дочь. — Гость с дороги, устал. Поди самовар ставь!..

Но чаю нам попить не довелось: пришел моторист, которому было велено отвезти меня дальше.

— До свидания, баба Дотя, до следующего лета, — сказал я.

Но она только улыбнулась и без всякого старческого кокетства ответила:

— Дак нет. Давай уж прощаться — не доживу.

Сказала как о раз и навсегда решенном деле…

«…У кого душа короткая, большой жизни не прожить», — вспоминал слова Анны Васильевны, когда был уже далеко от Нюхчи.

Во время поездки я чутко прислушивался к тому, как говорят люди. Мне кажется, есть какая-то связь между характером северного человека, укладом его жизни и окружающей природой.

И язык пинежан — не исключение. Музыка их речи созвучна шороху вековых сосен, она вплывает в глаголицу прясел и изгородей, в царство дерева и топора и чувствует себя там на месте.

Пинежанин начинает говорить резко, высоко, как бы «скорострельно», а заканчивает неожиданным распевом, с удвоением гласной в конце предложения, после которого хочется поставить вопросительный знак. Удивительный говор на Пинеге. И такой симпатичный, простодушный, что даже ругательства в устах северянина звучат почти как добрые напутствия.

Было время, когда по говору я мог определить, хотя и приблизительно, откуда человек родом. На столичной Комсомольской площади, куда стекаются пассажиры со всех концов страны, когда-то разливался шумный океан непривычной для московского уха речи. Волжан, владимирцев можно было узнать по полному, открытому звуку «о», жители Рязани и Смоленска «акали» и «якали», новгородцев отличало «цоканье», жителей южных областей — мягкое, приглушенное «г». Теперь же узнать место рождения человека по говору становится все труднее и труднее…

Говоры, правда, не исчезли, но медленно, постепенно исчезают и, наверное, исчезнут совсем. Это в какой-то степени грустно. Ведь наш литературный язык родился не на пустом месте: он вырос и сложился из народного языка, впитав в себя все лучшее, что есть в наречиях русской нации.

Говор Пинежья — севернорусский, поморского типа — один из самых устойчивых. Его лексика сохранила черты новгородского наречия XVI–XVII веков, которое отражено в древнерусских письменных памятниках. Эта лексика представляет большой интерес для исследований: в ней отразились следы миграционных потоков из разных мест Древней Руси. Так, ареал слова «баской» (красивый), частиц «то», «те», «от» охватит целиком Архангельскую, Вологодскую, Кировскую области, бассейны рек Печоры и Мезени. Далее область распространения этих слов проляжет на запад, к Новгороду, очерчивая пути, по которым шли древние переселенцы на поиски сказочных земель.

Из множества слов, которые живут на Пинеге, мне хотелось бы выделить несколько характерных древних диалектизмов — некоторые из них я слышал сам в живой речи, другие вычитал из научных работ лингвистов.

Любопытно, что подумал бы читатель, если бы услышал где-нибудь на берегу такую фразу: «Стираю, стираю, да не могу отстирать-то, все эко синё». Наверное, хозяйка обронила белье в синюю краску и теперь мучается? Не теряйтесь в догадках: «синё» никак не связано с синим цветом. Этого слова нет ни в одном словаре, и только памятники древней письменности проливают свет на его происхождение: «синий» — значит черный, грязный. По каким-то причинам древнее слово выпало из общерусской речи и живет здесь, на Пинеге, в своеобразном языковом заповеднике.

Довольно часто я слышал и слово «лешак». По представлению суеверных людей, это нечистый дух, обитатель лесов. Когда-то «нечистого» старались не упоминать, чтобы не накликать беды. В последние годы «лешак» перестал быть пугалом. Старушка, показавшая нам дорогу в Горку, называла «лешаками» тех, кто уже успел побывать на ее излюбленных грибных местах. В одной из деревень «лешаком» оказался я сам; в этом была виновата моя густая, всклокоченная борода. Производные «лешачить», «лешакаться» — значит ходить по лесу, охотиться, ягодничать.

«Большинничать» происходит от слова «большуха» — главная хозяйка в крестьянской семье, глава семьи, заправила. Иногда употребляется в значении: незамужняя женщина, старушка при взрослых детях.

До сих пор сохраняется древнее значение слова «говорить» — производить шум. («Сивер-ветер как задует, так ворота говорят». «Гуси летят, уж все проговорят — прошшаюцца».)

Вот несколько распространенных в литературном языке слов, смысл которых раскрывается с самой неожиданной стороны:

«Самокрутка» — девушка, вышедшая замуж без разрешения родителей.

«Бабушка» — детская игрушка; иногда — безделица.

«Вдруг»— вместе («Коноплю мы вдруг сеем»).

«Позориться» — мучиться, страдать.

«Небо» — свод у русской печи.

«Спичка» — деревянный гвоздь, торчащий в стене.

«Деревня» — пахотное поле.

«Ухажор» — работник на скотном дворе.

Примерно с середины лета северные реки начинают мелеть. В этот год в Архангельской области с июня не было дождей, и обмеление наступило неожиданно рано. Вода с каждым днем убывала все заметнее и заметнее. Поэтому на мой вопрос, когда мы доберемся до Ново-Лавелы, рыбинспектор Фролов ответил:

— Как река позволит.

Валентин Фролов — мой новый «шеф», молодой парень с лихими, быстрыми движениями. Настоящий речной волк. За рулем сидит не шелохнувшись, искоса посматривает на горизонт — вдруг вынырнет бревно или еще какая-нибудь опасность откроется на пути. И только кепочку подергивает и рулем чуть-чуть поводит. Не в пример молчаливому Ягушкину Фролов охотно высказывает свое мнение, обо всем судит веско и авторитетно.

Однако «вахта» его началась с маленькой неприятности. Моторка наткнулась на камень, заглох мотор.

— Шпонка слетела, — краснеет рыбинспектор. — Разве это река? Вот где она у меня сидит… — И он проводит ладонью по шее.

Пока Фролов ставит новую шпонку, я узнаю подробности его нелегкой службы.

— Дурная река, опасная. К ней открыто, с душой, а она тебе козни на каждом шагу строит. На кой черт ей такая ширина! Одних перекатов штук двадцать. А сколько песку намывает! А ведь земснаряды работают, спецсуда фарватер вымеряют…