Айзек Азимов - На суше и на море [1969]

У Вити руки в ссадинах. Он водит трактор и колет дрова, прорубает лунки в ручье, откуда мы берем воду. Хозяйственный он человек. И у него тоже, как у одного полярника из Антарктиды, бывают белые сны — белая кошка, белый автомобиль, белый дом, белые сосны… Он очень давно работает на лавинных станциях.

Витя — бродяга по характеру. Когда он женился, то сказал подруге: «У меня есть вторая любовь, даже, может быть, большая, чем к тебе. Эта любовь — горы. Горы — моя работа. Любимая, вечная. Ведь для человека самое большое счастье, если хлеб добывается любимым делом, когда работа становится его судьбой».

И хотя Витя грустит о жене, которая часто пишет ему письма, сильнее он тоскует о горах, если они не рядом. Вот и пойми человека, какие дела рождают судьбу, какая любовь дороже других Любовей…

Через несколько дней мы идем с Юрой Барановым на Итагар, лавинную станцию южнее Ала-Беля.

— Юра, а что ты будешь делать, когда исследуешь все горы и ледники? — спрашиваю я.

— В Антарктиду поеду. Там хорошо. Нет подчиненных, одни императоры. Пингвины, — улыбается Юра.

Он знает парня у себя на станции, но из такта не называет его имени. Гера, так и мы его пока назовем, давно и самозабвенно мечтает об Антарктиде. Торопится стереть какое-нибудь «белое пятно», пока они там еще есть. Когда он начал понимать мир, страна с триумфом отмечала рекорды первооткрывателей — дрейфовали папанинцы, побеждали циклоны Раскова, Гризодубова и Осипенко, летел через Северный полюс Чкалов. Оттуда, из детского увлечения, и пришла мечта об Антарктиде. И хотя у Геры на лоб уже легли морщины, он никак не может отказаться от мальчишеской мечты. Он там, в затянувшемся детстве, которое было у него отнято долгой и трудной войной.

Готовясь к Антарктиде, Гера стал мастером на все руки. Научился слесарному и токарному делу, получил нрава механизатора широкого профиля, изучил радиодело и метеорологию. Обычно с весны он начинает писать заявления в Академию наук и Министерство морского флота. Письма в первой своей части похожи, как братья на выставке близнецов. Только в конце отличаются тем, что к перечню специальностей всегда прибавляется новая, чего нельзя сказать о стереотипных отказах академии и министерства, решивших не пускать Геру на шестой материк.

Вчера я сказал Гере:

— Берись-ка за гляциологию. Верное дело.

Гера долго смотрел на меня, стараясь угадать, шучу я или говорю серьезно. Но на этот раз он поймался без наживки.

— Пожалуй, сгрызу и гляциологию, — проговорил он задумчиво. — А вдруг сошлются на возраст? Тогда никакими дипломами не убедишь.

— Не решатся…

Весь вечер Гера молчал, обдумывая новый в жизни поворот. Да и если серьезно, кто из нас не мечтает о «белых пятнах» и ненайденных островах?!

…Итагар — тоже два домика. Один принадлежит лавинщикам, другой — смотрителю дорожного участка. Станция тесно окружена горами, гораздо более живописными, чем на Ала-Беле. Здесь дышится легче. Высота над уровнем моря что-то около двух тысяч метров. Вдоль дороги, то ныряя под лед, то вытекая, струится маленькая горная речка Чичкан, по-русски Мышка. А за ней круто в горы взбираются леса — береза, арча, ель. Летом здесь тепло и привольно. Сейчас же леса прозрачны. Среди них видны скалы, припорошенные снегом. В некоторых местах будто прорублены просеки. Но здесь не гулял топор. Просеки сделали лавины. Они спустились с вершин, ломая и вырывая с корнем деревья.

С той же стороны, где построен домик станции и жилье дорожного смотрителя, обрывы. Когда строилась дорога, рабочие взрывами отбивали с боков гор метр за метром, и горы стали кривобокими, как разбитые параличом великаны. В этих местах на обочине стоят предупредительные щиты с надписью: «Опасная зона: камнепад!»

Становится не по себе, когда идешь под таким обрывом и ждешь, когда тебе на голову свалится камень. Ты косишься на бурую стенку. А стена вся в трещинах, камешки сверху сыплются, лопаются на дороге с сухим треском.

На крутом повороте дорога обледенела. На Итагаре недавно была оттепель, а сейчас подморозило. За рядком придорожных столбиков тридцатиметровый обрыв — камни, снег и речка, черная среди льда, — эта самая Мышка.

Петя Ткаченко, невысокого роста, худенький, белобрысый, дежурит на станции. Рука его, искалеченная детским полиомиелитом, скрыта накинутым на плечи полушубком. Здоровается он левой.

— А где Иткин? — спрашивает Юра.

— Ребята все на лотках. Да вы проходите, сейчас чай сотворю.

Домик станции на Итагаре опрятнее, чем на Ала-Беле, чище, теплее и… официальнее. На стенах инструкции, приказы Иткина — начальника этой станции, распорядок дня, график дежурств, схемы лавин. Есть даже комната для работы — столы, рулоны бумаги, линейки. Зимой, правда, она пустует: ребята экономят уголь. Хоть лес под боком, но рубить его нельзя: это заповедный в Киргизии лес.

В давние времена, когда вместо дороги проходила здесь тропа, Итагар был самым излюбленным местом для ночевок. По этой тропе шли караваны верблюдов из Ферганы и Кашгара, везли шелка, фрукты, пряности в горы к кочевникам-киргизам. Здесь купцы разбивали шатры, варили плов и бишбармак, пили кумыс. Здесь же поджидали их грабители.

Петя на Итагаре зимует второй год. Он закончил Харьковский техникум гидрометеослужбы и приехал на Тянь-Шань. Первую практику он провел в самом глухом южном углу Киргизии, к востоку от высокогорного озера Чатыркель, где протекает стремительный Кендык. Зимой река промерзает, образуя причудливые наледи. Летом же, когда начинают таять ледники, она становится бешеной, как знаменитый Терек.

Петя жил там в абсолютном одиночестве. Ни пастух, ни случайный путник не забредали к его палатке из кошмы. Бывало, что вертолет не мог забросить ему продукты, и тогда он питался рыбой, которая иногда попадала на крючок, и старыми сухарями. Он работал как заведенный. В восемь утра, в тринадцать, двадцать и в час ночи каждых суток проводил замеры реки. Когда кончался керосин для примуса, Петя отправлялся в горы, где росли редкие кустики верблюжатника. Он рвал их, обжигаясь колючками, и тащил вязанку иногда километров по десять — пятнадцать только ради того, чтобы ей сгореть за полчаса.

Еще хуже становилось, когда начинались дожди. Они были многоводными и долгими, как дожди тропиков. Они были ледяными, как дожди севера. Лед и солнце сталкивались на Аксае в бешеном поединке. Вода размывала горы. Со склонов сбегали сели. С вершин сыпались камни. В эти моменты Петя перебирался из палатки в пещеру, приобщаясь к «жизни предков».

Платон ставил мужество на последнее место среди добродетелей. С ним соглашался Экзюпери, утверждая, что мужество состоит из не очень красивых чувств: немного ярости, немного тщеславия, значительная доля упрямства и пошленькое спортивное удовольствие… А к каким качествам отнести стойкость и мужество одного-единственного человека, который в течение ста дней и ночей работал в самом неприютном, не приспособленном для жилья месте в горах Тянь-Шаня?