Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Потом я вставил в жабры пленниц алюминиевые метки и отпустил их на волю.

Через полчаса я встретил бригаду рыбаков и между прочим рассказал им о щуках, которые ходили у меня в упряжке. Рыбаки долго смеялись, но, кажется, так и не поверили. Не поверили в эту историю и мои сослуживцы по заповеднику. Не верят и случайные слушатели. А зря.

На маленькой лодке я сплывал вниз по Печоре. Слетев с очередного переката, оказался на тихом широком плесе. Справа подходил высокий материковый берег, поросший веселым сосновым бором. Впереди виднелась лодка. Единственный гребец ее сидел на корме и, лениво взмахивая веслом, вел посудину книзу. За лодкой незнакомца тянулась леска.

«За крупной рыбкой, видно, охотится, — подумал я, — блесну по глубине ведет».

Вдруг — что такое? — лодка впереди приостановилась, весло вылетело у рыбака из рук, а сам он, взбрыкнув ногами, бултыхнулся в воду! Я заторопился, не понимая, в чем дело. Когда через минуту он вынырнул метрах в семи от своей лодки, отчаянно махая руками, я забеспокоился не на шутку. Рыбак между тем снова скрылся под водой. Было такое впечатление, что его тянул на дно какой-то груз.

«Уж не леший ли вцепился ему в ногу?» Я подогнал лодку к тому месту, где пузырилась вода, и, когда незадачливый рыбак снова вынырнул, схватил его за шиворот и с трудом втащил в лодку. С большого пальца правой ноги сорвалась леска и со свистом ушла в воду.

— Вот оно что! — присвистнул я. — Не рыбак рыбу поймал, а рыба рыбака!

Вид у спасенного был нерадостный. Бедняга крепко перетрусил, да и водички попил досыта. Палец ноги посинел, вздулся и слегка кровоточил.

— Ну, паря, вызволил, — заговорил незнакомец, — самому бы мне не выкарабкаться. Дурака, видать, свалял крупного. А все вроде из-за ничего. — Лицо его внезапно оживилось — Вон она, хватай!

— Кто, кого хватать?

— Да снасть, дорожка!

Метрах в тридцати от берега, на самой глубине, плавала небольшая дощечка, к которой, видимо, была прикреплена леска с пойманной рыбой.

— Гляди, осторожно бери, леска коротковата. На нее, пожалуй, эту рыбку не вытащишь. Я так думаю, с пуд уж верно потянет.

— Так уж и с пуд? Ну да, тебе лучше знать.

Брать рыбу решили при помощи моего спиннинга. Выхватив дощечку из воды, я быстро обмотал ее поводком и закрепил тройничком, глубоко загнав его в середину дощечки. Затем поставил катушку на тормоз и попробовал стронуть рыбу с места. Мощный рывок — дощечка с силой вылетела у меня из рук и врезалась в воду, взметнув фонтан брызг. Катушка жалобно затрещала. Охота началась.

По силе тяги я понял, что имею дело с рыбой, пожалуй, и побольше пуда весом.

— Что это за рыба? — прикидывал я. — Щука, даже очень крупная, сильна на первом рывке. Сумел сдержать ее сразу — и она твоя.

Семга? Но эта рыба в верховьях Печоры никогда не бывает особенно крупной. Десять, ну от силы пятнадцать килограммов. Других же крупных рыб у нас нет…

Рыба продолжала упруго сопротивляться. Я не мог ее подтянуть ближе чем на пятьдесят метров. Прочный нейлон внатяжку ходил в глубине. Иногда рыба подплывала близко к поверхности воды, поднимая мощные буруны.

После довольно продолжительной борьбы рыба наконец вымоталась, и нам удалось подтянуть ее к лодке. Это была крупная семга.

— Ах, окаянная! — изумленно и в то же время разочарованно крикнул парень. — Как же она взяла?

Я был поражен не меньше рыбака. Семга — рыба морская. В реки она заходит только осенью на нерест. За время пребывания в пресной воде — а это длится иногда до года — рыба ничего не ест, существуя лишь за счет жировых запасов. Изредка семга все же берет на блесну, но случается это в среднем и нижнем течении Печоры и по некоторым ее притокам, в верховьях же — не чаще одного раза за десять лет.

Нам здорово повезло: мы испытали всю прелесть борьбы с крупной рыбой, но воспользоваться своей добычей не могли: семгу в районе нерестилищ ловить запрещено.

— Гляди, — показал рыбак, — блесна-то в боку сидит!

Я подвел обессиленную рыбу к берегу и тоже увидел, что блесна зацепилась за грудной плавник. Стало ясно, почему она казалась такой тяжелой при вываживании. Когда я подтягивал ее, она шла несколько поперек, создавая дополнительное сопротивление. Рыба весом не более двенадцати килограммов показалась мне чуть ли не двухпудовой. На блесну она попалась случайно: рыбак тянул блесну медленно, по самому дну, вот она сходу и подцепила отстаивающуюся до нереста рыбу.

Пока я размышлял, спутник мой ловко оседлал семгу, осторожно извлек тройник из плавника и со словами «Гуляй, рыбка, наедай бока» бросил ее в воду.

— Ну что, будешь впредь наматывать на себя леску? — спросил я у рыбака на прощание.

— Не, паря, не буду. Кабы не ты, быть бы мне там, — и оп показал вниз, на дно реки.

На облаву собралось пять человек: Егор Егорыч — известный охотовед, Карл Иванович — лосевод и три егеря — Вениаминов, Николаев и Афанасьев. Октябрьское утро выдалось ясное, солнечное, но холодное. Пронизывающий ветер давал себя чувствовать. Носы участников предстоящей охоты приобрели синеватый оттенок, но компания не унывала. Охотники балагурили, смеялись, пока не подошли к урочищу, где накануне видели сохатого. Обошли круг, выходных следов нет. Лось находился в окладе.

Егор Егорыч и Николаев, вооруженные тульскими охотничьими карабинами, встали на номера, остальные приготовились выполнять обязанности загонщиков. Стали ждать. Вскоре со стороны загонщиков раздался выстрел, а вслед отчаянный крик Афанасьева:

— Сюда, скорей сюда!

Все решили, что случилось худшее — раненый бык набросился на беднягу Афанасьева. Тут уж не спасет ни нож, ни топор! Да и что можно сделать этим оружием против зверя с полутораметровыми ногами, которыми он бьет во все стороны. Не случайно мудрость народная говорит: «Идешь на медведя — постель стели, идешь на лося — гроб теши».

Охотники бросились на помощь. Николаев, делая саженные прыжки, несся по загону, что Куц на Олимпийских играх. Пробежал он довольно много, когда навстречу ему выскочил целехонький бык. Увидев человека, зверь резко осадил, развернулся, подставив под выстрел необъятный бок, и рванулся назад, в глубь леса. Николаев с близкого расстояния выстрелил в него два раза. Но, то ли потому, что у него тряслись руки после напряженного бега, то ли просто от неожиданности, промазал.

Тут появился из-за деревьев Афанасьев.

— Цел? Что случилось? В кого стрелял? — спрашивали у него подбегающие охотники.

— Да я, да вот… медведь! — выдавил наконец он из себя.