Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Должен сказать, что рубка на том пароходе не имела ничего общего с современными. Это была деревянная каморка в три смотровых окна, самый настоящий курятник, где с превеликим трудом разместили штурвал, магнитный компас и штурманский стал с картами и мореходными инструментами. Гирокомпаса и радиопеленгатора тогда не было, а радиолокатор не снился даже ученым мужам.

Старпом, ткнув циркулем в карту, указал наше местонахождение, сказал, что погода — мразь, и начал записывать свои наблюдения в судовой журнал. Я вышел на крыло мостика и посмотрел на капитана, который по-прежнему стоял у телеграфа, нахохлившись, как большая черная птица. Заметив меня, он сказал: «Иван Сергеевич, обязанность вахтенного штурмана во время тумана на судне — находиться на том крыле мостика, где нет меня. Прошу вас пройти туда, подавать сигналы и самым внимательнейшим образом слушать и смотреть. Понимаете? Слушать и смотреть». Все это было произнесено твердым спокойным голосом, и я мигом очутился там, где мне было приказано. Туман липкими мягкими лапищами трогал лицо, противными холодными каплями оседал на дождевике и фуражке, злорадно катился за шиворот и в ботинки. Я сжимал кольцо парового свистка и гудел, гудел, гудел. Кругом тоже гудели другие суда, жалобно и тревожно. Гудки иногда угрожающе приближались, тогда капитан передвигал рукоятку телеграфа на «стоп», и судно охватывала тишина. Вытянув шею и не замечая липкой сырости, напрягая зрение и слух, я всматривался в пелену тумана, стараясь не пропустить ни одного подозрительного пятна, вслушивался в любой посторонний звук. Так прошел час, потом другой. От постоянного напряжения я почувствовал страшную усталость. Мне никогда не приходилось так уставать даже от самой тяжелой физической работы. В конце третьего часа перед глазами мелькали какие-то пятнышки, которые сливались в затейливые ожерелья, исчезали и снова появлялись.

Вдруг очень близко от нас, разрывая ватную тишину, в уши ворвался могучий хриплый рев. Я вздрогнул и машинально дернул кольцо свистка; в тот же момент тревожно звякнул телеграф. Отпустив кольцо, я мельком взглянул на Окнова: в его облике ничего не изменилось, даже поза осталась прежней. Чувствуя неприятную внутреннюю дрожь, я пристально смотрел в том направлении, откуда раздался гудок. Послышался металлический лязг телеграфа. Стрелка его бешено метнулась и застыла над красными буквами «полный назад». Раздалась резкая команда капитана: «Лево на борт! Штурман, три свистка!»

Машина заработала на задний ход. Пароход затрясло, и тут же я увидел прямо по носу зловещий красный огонь отличительного фонаря. За ним сквозь вязкую паутину тумана начали быстро проступать контуры огромного судна. Я инстинктивно отшатнулся. Крик застрял в горле. На нас неотвратимо надвигалась темная масса. «Конец!» — мелькнуло в голове, и я зажмурился, ожидая страшного удара.

Но удара не последовало. Еще трижды проревел левиафанский бас черного исполина, и, открыв глаза, я увидел, что его высокий нос с двумя громадными якорями, скалой повисший над нашей палубой, стал уходить в сторону.

Он был очень большой, этот океанский пассажирский лайнер. Несколько рядов освещенных иллюминаторов яркими пятнами выделялись на черном фоне гигантского корпуса; его верхняя палуба поднималась выше нашего мостика, и оттуда на нас с любопытством глядели одинокие пассажиры — любители прогулок в сырую погоду. Я знал, что лайнеры, как правило, при любых условиях идут с полной скоростью, стремясь прибыть в порт назначения точно в назначенное время. Но очевидно, скагерракский туман заставил и этого колосса идти малым ходом. А если бы он шел полным?..

И только тут я почувствовал страх, именно тот панический страх, от которого цепенеют руки и ноги. Мне стало казаться, что все суда, чьи голоса глухо звучали в тумане, должны сойтись именно в той точке, где находилось наше судно, и утопить нас, как слепых котят…

Я стоял, словно во сне, судорожно вцепившись в бронзовое кольцо парового свистка. На мое плечо легла рука Окнова, и я услышал, словно издалека, его голос: «Иван Сергеевич, будьте любезны, спуститесь вниз и попросите принести мне чаю».

Ему пришлось дважды повторить свою просьбу, прежде чем я понял, о чем шла речь. Я с трудом разжал онемевшие пальцы и, кивнув головой, медленно, точно боясь оступиться, спустился на шлюпочную палубу. Лайнер уже скрылся в тумане, и только его хриплый бас временами вплетался в нестройный хор ощупью пробиравшихся кораблей.

Когда я нашел буфетчика и передал ему просьбу капитана, он, сочувственно посмотрев на мое лицо, налил и мне стакан крепкого чая.

По пути на мостик я зашел в свою каюту. Вид у меня был измученный. Я присел на диван и почувствовал, что совершенно разбит. Никакой шторм не выматывал меня так. И что значит шторм по сравнению с таким туманом! Во время бури ты борешься с пей, как с врагом, можно сказать, почти врукопашную. А что делать в тумане мне, штурману, который должен знать, как и куда вести судно?

Полный этих грустных мыслей, пришел я на мостик, где капитан уже допивал свой чай. На его лице не было и тени тревоги или беспокойства. Он заметил мой пытливый взгляд и слегка улыбнулся: «Переусердствовали, Иван Сергеевич. Этак ведь и в панику удариться можно. Никогда не теряйте самообладания и хладнокровия».

С этими словами он повернулся к телеграфу, как всегда спокойный и уверенный в себе. Но все-таки я был твердо убежден, что встреча с лайнером прибавила и ему немало седых волос.

С тех пор прошло много лет. Слова Ивана Дмитриевича я крепко запомнил, а туман продолжаю считать самым опасным для моряка коварством природы.

Иван Сергеевич умолк. Некоторое время на шлюпочной палубе было тихо. Потом кто-то вздохнул, защелкали крышки портсигаров, вспыхнули огоньки зажигалок.

— Так ведь в наше время техника уже не та… — раздался чей-то несмелый голос.

— Да, не та, — согласился капитан. — На человек остается человеком, и пока еще никакая машина его заменить не может. Капитан хотел еще что-то сказать, но в этот момент с мостика донеслось:

— Иван Сергеевич! Показались огни Суэца!

— Прошу извинить меня. — Капитан заскрипел креслом, вставая, и через некоторое время его голос прогремел в судовых динамиках: «Боцман к якорю! Якоря к отдаче приготовить!»

Теплоход подходил к Суэцкому рейду.

Очерк

Авторизованный перевод с немецкого Е. Геевской

Фото автора

Заставка худ. В. Трофимова