Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

И уже совсем спокойно чувствовал он себя, передергивая затвор тозовки, чуть прищуривая глаза, ощупывая не по-стариковски острым взглядом сохатого, выбирая наиболее уязвимое для выстрела место.

С каждым днем, проведенным в воспоминаниях, в нем накапливалось все больше злобы и смятения. Ненависть ко всем русским сливалась в нем с ненавистью к этим двум парням, доверившимся ему.

Решив бросить их в тайге одних, без продуктов, он заранее испытывал страх перед возможными последствиями. Страх не давал ему покоя, гнал с места на место…

Что бы ни делала Наталья — мяла ли оленью шкуру, выделывая ее; шила ли мягкие, удобно облегающие ноги лакомейки; готовила ли немудреную эвенкийскую пищу; сворачивала чум, — она не выпускала из виду Иннокентия. В последнее время что-то случилось со стариком, и он метался по тайге, как загнанный сохатый. Он то часто менял стоянки, то по нескольку дней не двигался с места. Словно потерял что, а теперь не найдет. Наталья молча ждала, чем все это кончится. Спрашивать она не хотела, так как знала заранее, что не получит ответа. Старик может только побить ее — он всегда был крутоват и скор на расправу.

Она часто вспоминала русских. Ей хотелось, чтобы они скорее вернулись. От их молодости и беззаботности стало как будто светлее на всегда мрачноватой стоянке Хукочара.

Русские ушли давно. Маша-свет уже начинает плакать и спрашивать: «А где люча [12] Люча (эвенк.) — русский. ? Когда они придут?»

Скорее бы они пришли. Где их должен ждать Хукочар? Почему он молчит и только мечется по тайге?

Глядя на этих парней, она с горечью думала, что там, за дальними, в синеватой дымке, хребтами, идет странная, чужая, неведомая ей жизнь, о которой она, наверное, никогда ничего не узнает… Чем больше думала обо всем этом Наталья, тем больше тревожилась за русских…

Когда солнце спустилось к горизонту, Наталья нашла на еще ярком небе чуть приметный серп луны. «Они ушли, было четверть старой луны, а сейчас четверть новой — долго русские ходят», — подумала она и, окончательно решившись, пошла к Иннокентию.

— Где русских будем ждать? — тихо спросила она, остановившись около входа в чум.

Хукочар изумленно поднял голову: такого еще не было, чтобы баба в мужские дела лезла.

— Ты с ума сошла. Разве это твое дело? — сердито буркнул он.

— Когда они придут? — еще тише спросила Наталья.

Иннокентий долго смотрел на нее и лениво думал: «Совсем баба свихнулась, порядок забыла. Напинать ее, что ли?» Но ему лень было шевелиться, и поэтому он только погрозил ей кулаком и сказал:

— Смотри. В другой раз попадет. Снимай чум, поедем на озеро — русских там ждать будем.

Дней через десять берег озера принял вполне обжитой вид. Во все стороны от чума веером разбегались протоптанные оленями тропки. Над чумом вился прозрачный чуть голубоватый дымок. На берегу озера стояли колья с растянутыми для просушки сетями. Около чума висели тяжелые связки подвяливающихся на солнце сиговых брюшков, желтоватых от жира, издали напоминавших тронутые заморозками листья тальника.

Наталья сидела на берегу и задумчиво смотрела на небо. «Месяц молодой был — старый совсем стал. А русских все нет. Надо опять идти спрашивать у Иннокентия», — зябко передернула она плечами. Потом собралась с духом, встала и пошла в чум.

Иннокентий возле очага тоненькой щепочкой прочищал трубку.

— Где русские? Что делать будешь? — спросила у него Наталья. Против обыкновения Иннокентий не стал ругаться, а прищурил глаза, посмотрел куда-то вверх и потрогал зачем-то остов чума.

— Однако пропали люча. Давно должны были вернуться. Завтра будем Кислокан кочевать. Надо говорить, что пропали.

Он бросил в огонь щепку и отвернулся.

Наталья вышла из чума и пошла на берег. По щекам ее катились солоноватые слезы. Ей почему-то казалось, что Иннокентий убил русских, напустив на них злых духов.

— Надо идти туда, откуда уходили от Иннокентия. Может, у них заболел кто-нибудь или медведь оленей разогнал? — подумал я вслух.

— Конечно, что-нибудь случилось, поэтому и не пришли на озеро, — подхватил Петр.

Отчаяние, охватившее нас, сменилось робкой надеждой.

— Инструменты оставим. Все равно работу продолжать отсюда. Возьмем котелок, тозовку и топор, — решил я. — Делай затесы. Напиши на них, что с нами случилось. На всякий случай.

Петр ходил по берегу и делал широкие и длинные, в рост человека, затесы. Щепа отваливалась сплошными полосами, обнажая белизну древесины. По краям сразу же выступали крохотные капельки смолы, уже готовые затянуть рану на теле дерева…

Я сидел на корточках и сортировал вещи: сложил в полевую сумку все материалы, компас на сыромятном ремне повесил на шею, сунул в карман пачку патронов и несколько коробок спичек. Все остальное упаковал в рюкзак и повесил его на дерево, прикрыв корьем.

— У меня все готово, — сказал Петр.

— Ну пошли…

Путь до старой стоянки Хукочара занял три дня. На исходе третьего мы подошли к месту, где двадцать дней назад расстались с Хукочаром. На небольшом бугорке подле ручья стоял голый остов эвенкийского чума. Кострище. Колья нашей палатки. Во все стороны от брошенной стоянки разбегались оленьи тропки. Видать, жили здесь долго и ушли. Но куда?

Нет ничего горше, чем встречать в тайге такие покинутые места, следы пребывания человека. Нет ничего страшнее в тайге, чем впадать в панику и отчаяние.

— Он здесь жил долго, — неуверенно сказал Петр. — Может, сбился со счета дней, дорогой сохатил и опоздал. Давай вернемся на озеро. Он должен быть уже там.

И мы снова потащились на озеро Моро.

Конец июля. Самое смутное время в тайге.

Все живое занято воспитанием потомства и прячется при малейшем шорохе. Тайга кажется вымершей. Только кукши не отстают от нас. Они скачут по вершинам деревьев, перелетая с одного на другое, и кричат, стрекочут что-то свое. Неуютно в тайге в конце июля.

Иногда на берегах речушек попадались нам редкие пучки дикого лука, горького и злого. Мы запаривали его в котелке и, выжарив горечь, жадно съедали буроватую массу. Иногда в земле попадались сладковатые луковицы саранок. Изредка удавалось подстрелить кукшу. Лето выдалось жаркое, и грибов еще не было. В долинах ручьев попадались кустики голубики с еще зелеными ягодами.

Озеро Моро встретило нас, как и в первый раз, неприветливо. Все так же стонали гагары и пронзительно кричали чайки. И никаких следов жилья…

Оставалось только одно — попытаться выйти в поселок.

— Что же, Петя, теперь прямой курс на Амо.

— Пойдем, — равнодушно отозвался он.

Дни тянулись однообразной, утомительной чередой. С рассвета и до заката мы шагали как заведенные. Шли на юг.