Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Хребты, распадки сменялись другими, им не было конца. Начинало казаться, что никакой реки мы не видели — был просто мираж…

Мы вышли к реке неожиданно. Продираясь через густые заросли, мы буквально вывалились на каменистый берег. Перед нами спокойно несла свои темно-свинцовые воды Нижняя Тунгуска…

Теперь надо было решать, куда идти дальше. Я считал, что фактория Амо находится выше по течению, и мы поплелись на восток.

Через несколько километров на высокой террасе мы увидели чум. Поднявшись по крутому откосу, вошли в него.

— Здравствуйте!

Молчание.

Привыкнув к полумраку чума, я увидел в середине погасший очаг. За ним на груде оленьих шкур лежала сухонькая старушка. Она спала. Я подошел и сел рядом.

— Бабушка, здравствуй.

Она открыла глаза и ответила по-эвенкийски. Это осложняло положение.

— Спроси у нее еды, — предложил Петр.

— Букэль депчеис? — спросил я, полистав коротенький словарик, составленный еще с весны.

Она долго говорила что-то. Я взмок от напряжения, стараясь понять ее, но разбирал лишь отдельные слова.

— Дело плохо, я ничего не понимаю. Похоже, она больна. У нее мало еды. Кто-то уехал рыбачить. Сейчас спрошу, где поселок. Ире Амо, Кислокан?

Она опять ответила непонятно.

— Ире? — опять спросил я и показал на восток, потом на запад. — Ире?

Она удивленно смотрела на меня — дескать, чудак, спрашивает такие всем известные вещи — и показала на запад.

— Здорово, — присвистнул Петр. — Мы не туда идем.

Я опять полистал словарик и спросил:

— Хытыкит? — что означало «отправляться вниз по течению».

— Хытыкит, хытыкит, — утвердительно закивала она.

— Пойдем, — проворчал Петр.

Мы поблагодарили и вышли на берег.

— Давай-ка плотик сообразим.

Наскоро связали легкий плотик и, взгромоздившись на него, оттолкнулись от берега. К вечеру второго дня на широкой излучине реки открылась большая поляна с темными крышами домов.

Это была фактория Амо.

Таня сидела у костра и, положив на колено полевую сумку, писала Зимову письмо. Одно то, что письмо нельзя было отправить, раздражало ее. Кроме того, ее раздражали комары, которые не давали сосредоточиться и мысленно представить себе Володю: его длинную сутулую фигуру, голубые глаза и добрую улыбку. А ей так хотелось увидеть его. Она представила себе, что вот сейчас с той стороны распадка, из тайги, выйдет Володя, спустится вниз, продираясь сквозь цепкий кустарник, перепрыгнет через ручей, подойдет к костру и, положив ей на плечо руку, скажет: «Здравствуй».

Костер прогорал. Угли то подергивались серой пеленой пепла, то пламенели под порывами ветерка. Таня придвинула к ним не догоревшие сушинки. Подхваченный теплым потоком воздуха, сноп искр, кружась, взвился в небо, перемешиваясь там с россыпями звезд.

Таня вздохнула, свернула треугольником законченное письмо и положила его в полевую сумку, рядом с десятками других, написанных раньше. Потом затушила костер и пошла спать.

Васька бродил возле стоянки, понурив голову. Таня долго крепилась, но все-таки не выдержала:

— Ты чего, вчерашний день ищешь?

— А?

Разговаривать с Васькой было трудновато: он немного туговат на ухо. Кроме того, Васька ленив и очень не приспособлен к таежной жизни. Из двухмесячного опыта совместной работы Тане было понятно, чего искал Васька. Он искал место, где минимум на десяти квадратных метрах были бы сосредоточены дрова, вода, твердые коренные породы и росли бы почти готовые падки для палатки — все элементы, необходимые для устройства таежной бани.

Наконец Васька, подстегнутый Таниным вопросом, остановил свой выбор на ровной площадке, недалеко от ручья.

Сооружение бани — дело не хитрое, но, судя по Васькиным темпам, должно растянуться на весь день. С этим Таня примирилась с самого утра, когда решила истопить баню. Работа была закончена, но до настоящей бани в поселке было еще двести километров тайги.

Васька накидал крупных камней и распалил на них костер. Когда дрова прогорели и камни хорошо раскалились, Васька сбросил головешки в ручей и туда же вымел все угли. Прямо над камнями он растянул палатку на заранее приготовленных кольях. Походная баня была готова. Теперь только поддавай на раскаленные камни, и можно париться всласть…

Таня не любила сильного жара, и поэтому на первый пар пошел Васька. Оп парился долго и самозабвенно. Из палатки доносились стоны и урчание. Из всех щелей валил пар. Напарившись, он залез в ручей и там, ворочаясь среди камней, смывал с себя пепел и землю.

Потом мылась Таня. Она осторожно плеснула на камни полкружки воды. Пар поднялся столбом, наполнил всю палатку, но быстро вышел в щели. Таня попарилась немного, чуть-чуть, и быстро ополоснулась теплой водой. «Выйдем в Туру, там вымоюсь как следует. В палатке все-таки не мытье», — подумала она…

На базе экспедиции, в Туре, было безлюдно. Только бухгалтер Михаил Аронович одиноко перекидывал костяшки счетов, разбираясь в своих бульдо и сальдо.

Начальник экспедиции Стрептинский, прилетевший, с полевого контроля, засел у себя в кабинете и занимался неотложными делами перед очередным выездом.

Таня сидела одна в просторной камералке — оформляла и систематизировала собранный за лето материал: надо было выполнить камеральное дешифрирование на весь сделанный ею участок, вычислить высоты всех определенных точек, составить технический отчет. Эта работа требовала тщательности и терпения. Но у Тани все валилось из рук. Она то и дело доставала из сумки Володины письма. Письма были старые, писанные им еще перед началом работы, но она получила их только что.

Какое-то смутное беспокойство владело Таней. Ей казалось, что с Володей что-то случилось, в голову лезла всякая чепуха. Она уговаривала себя, что просто устала за лето, что сидеть на месте и ждать всегда хуже… Ничто не помогало. Предчувствие беды не покидало ее. Во время связи с Кислоканом она старалась быть поблизости от телефона, стоявшего в бухгалтерии.

Однако дни шли, не принося ничего нового…

В тот день Стрептинский задерживался после обеда. Таня сидела в бухгалтерии и разговаривала с Михаилом Ароновичем, а сама косилась на старенький телефон у него на столе. Приближалось время связи с Кислоканом. Она ждала звонка, и все равно, когда он зазвенел, вздрогнула. Михаил Аронович снял трубку.

— Вы что носы повесили? — заглянул в бухгалтерию Стрептинский. — Денек-то какой сегодня! Не подумаешь, что скоро осень, а?

— Иван Николаевич, Зимов звонил из Амо! — бросилась к нему Таня. — Он не встретил оленевода в намеченной точке и вышел в Амо. Весь материал остался у оленевода.