Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

— Ничего, завтра придем на озеро, там отъедимся, — отозвался я.

В девять утра, выпив по полкотелка мутной солоноватой водички, мы уже шли дальше. За день отнаблюдали две точки. До озера Моро оставалась одна ночевка.

Заночевали в распадке в двенадцати километрах от озера. Утром по привычке пошарили в рюкзаках — может, где кусок лепешки завалился — и, закончив работу на точке, зашагали к долгожданной цели.

Вот и последний хребет. Карабкаемся по каменистым россыпям столовой горы и оказываемся на плоской открытой вершине. Еще пятьсот метров, и мы у ее противоположного края. Внизу расстилается широкая гладь озера с таким странным, щемящим названием — Моро. Хорошо просматривается болото, окружающее озеро, место, где вытекает из него речка. Там должна быть стоянка Хукочара.

Острое, тревожное чувство властно охватило меня. Я не чувствовал запаха дыма, хотя до озера было всего два километра. Не было жилого, человеческого запаха, который ощущается в тайге порой за десятки километров от жилья. Я молчал, но Петр тоже забеспокоился:

— Что-то здесь и не пахнет людьми…

Мы начали спускаться по осыпи, осторожно перескакивая с камня на камень.

Через полчаса, преодолев каменный барьер, мы рванулись наискось по склону. Еще полчаса, и мы на берегу озера. Никаких следов человека. Не слышно оленьих ботал, лая собак. Только чайки кричат и кружатся над озером, да слышны стоны и дьявольский хохот плавающих гагар…

— Да его тут и не было! Здесь сто лет никого не было! — закричал Петр.

Я сидел на старой, гнилой колодке и мучительно думал. Что же случилось? Куда делся Хукочар? Что нам теперь делать?

Вокруг на сотни километров раскинулась глухая эвенкийская тайга. Лишь на юге, в трехстах километрах от нас, течет угрюмая Нижняя Тунгуска, с редкими поселками на берегах. Если идти прямо на юг, наверное, можно добраться до ближайшего поселка — фактории Амо. Что же делать?

А с озера доносился сумасшедший хохот гагар, вызывающий в душе страх и отчаяние…

Ночью ощенилась Дамка. Помет был небольшой — всего три рыжих, смешных щенка.

Иннокентий сидел на корточках и корявыми пальцами перебирал щенков, мял им бока, заглядывал в пасти. Сидел долго. Торопиться ему некуда, а тут важно не дать промашки.

Ему вспомнилось то далекое время, когда он был молод и все соплеменники на сотни верст вокруг подчинялись ему. Жизнь и смерть многих людей была в руках великого шамана Хукочара. При встречах с ним люди боязливо опускали глаза. Тогда богатство текло к нему со всех сторон. И не было на Нижней Тунгуске человека влиятельнее и богаче его. Белые купцы и те слали ему подарки. А потом…

Потом появились эти проклятые русские. Они прогнали купцов, отобрали богатство и все роздали нищим тунгусам. Так кончились власть и могущество великого шамана Хукочара.

Стиснутый твердыми пальцами щенок вякнул, и, услышав это, старик пришел в себя.

Щенки сбились в плотную кучу. Дамка полулежала в напряженной позе, мела хвостом по земле. Уши сторожко стояли.

Иннокентий остановил свой выбор на щенке, лежавшем под самым низом. Щенок был рыжий с белой наполовину мордой. Граница между рыжим и белым была четкая с легким изломом посредине, отчего щенячий нос казался свернутым набок. Крепко ухватив пальцами двух других щенят, Иннокентий поднялся, с трудом распрямляя затекшие ноги, и, переваливаясь, спустился к ручью. Медленно, одного за другим, кинул в воду щенят. Постоял, посмотрел, как из воды поднимаются и лопаются маленькие пузырьки воздуха, и неторопливо пошел к стоянке.

Дамка лежала около оставшегося в живых щенка и тщательно вылизывала его, перебирая мягким, добрым языком каждую шерстинку. Иннокентий взглянул на нее, сплюнул и резко, гортанно крикнул:

— Наталья! Снимай чум, аргишить будем!

Хукочар старался вести привычный образ жизни. Он долго и обстоятельно выбирал места для стоянок, внимательно следил за тем, чтобы поблизости были ягель, сухие дрова и по возможности речушка или озерко, где можно наловить рыбы. По утрам до завтрака он уходил за оленями, собирал их в стадо, пригонял к стоянке и разжигал для них дымокуры, чтобы дать защиту от нестерпимого летнего гнуса. После завтрака он лез в чум, в холодок, и там целыми днями сидел на ворохе шкур и курил старую трубку.

Все мысли старика были в прошлом.

То он видел себя маленьким. Он сидел на олене, привязанный ремнями, и ветки деревьев больно хлестали его по лицу.

Потом вспоминал свою первую охоту и первого убитого сохатого. Иннокентий стоял тогда над ним, дрожа от возбуждения, и сердце у него сильно билось от счастья.

Много было потом охот, но ту, первую, он помнит, словно это было вчера.

И еще одну охоту он запомнил хорошо. Охоту на медведя. После выстрела медведь упал. Иннокентий неторопливо выкурил трубку, сидя рядом с темной неподвижной тушей, перед тем как свежевать зверя. Но едва он дотронулся до медведя ножом, как тот вдруг вскочил и, глухо рыча, навалился на Иннокентия. Он успел распороть ножом медвежье брюхо и уже потом потерял сознание — словно провалился в черное беспамятство.

Очнувшись, он открыл глаза и в слабом свете луны увидел лежащую рядом тушу. Хорошо, что это случилось неподалеку от стоянки и он смог без посторонней помощи добраться до чума.

С тех пор на него находило какое-то странное состояние. Временами сознание его постепенно отрешалось от окружающей действительности, и через несколько мгновений он без чувств падал на землю.

— Это духи входят в него. Сам Амака [11] Амака (эвенк.) — главное божество. , — боязливо шептали вокруг.

Иннокентий постарался использовать свое несчастье. Он научился по своему желанию вызывать такое состояние и в недолгие минуты перед беспамятством, стуча в бубен, выкрикивал заклинания, выдавая их за волю духов и великого Амаки. Так он становился шаманом.

С этого времени он и начал богатеть и набирать могущество. Так продолжалось, пока не появились русские…

Когда Иннокентий доходил до этого момента в своих воспоминаниях, он вытаскивал изо рта давно погасшую трубку, толкал ее за пазуху и кричал жене:

— Наталья, снимай чум, аргишить будем!

В движении старик старался избавиться от одолевавших его воспоминаний. Было как-то легче, когда он сидел верхом на учаге, слегка покачиваясь в седле и время от времени выпуская клубы табачного дыма. Но окончательно все забывалось, когда слышался напряженный собачий лай, как бы зовущий: «Скорее! Торопись! Мы держим зверя!»

Услышав лай, Иннокентий снова становился самим собой и торопил оленя, постукивая его пяткой под брюхо.