Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

— Это озеро моя твоя ждал, — сказал Иннокентий, когда мы проходили мимо озера, расположенного километрах в шестидесяти к востоку от озера Моро.

Я огляделся. На пригорке стоял остов чума. От него во все стороны разбегались оленьи тропки.

— Как же так? Из того озера вытекал ручей, который впадал в речку, где была наша стоянка. И ты сам говорил, что озеро Моро за полдня не обойдешь. Ты помнишь наш разговор?

— Однако старый стал, шибко плохо помни. Твоя говори, озеро Моро ходи. Это озеро Моро. Может, моя путай что? Эти места эвенки редко кочуют. Шибко далеко.

Трудно было возразить ему или опровергнуть его слова. Просто я был: излишне доверчив. Я смотрел на Хукочара: какие мысли бродили в темных извилинах его мозга? Какие чувства и страсти волновали этого человека, ведущего почти первобытный образ жизни?

В результате нашего разговора на карте появилось еще одно озеро — Малое Моро.

Маршрут заканчивался. Заночевали недалеко от места встречи. Я лежал не смыкая глаз.

Ночь, скорее! Где же ты, солнце?!

Едва дождавшись утра, мы быстро свернули лагерь и пошли к назначенному месту. Прошел час; в воздухе потянуло горьковатым дымком. Дымок — значит, люди, значит, они уже на месте. Еще прибавил шагу. Стало слышно бряканье ботал, лай собак. Наконец среди темных стволов деревьев мелькнул огонек костра; поднимался синеватый дымок, виднелся островерхий остов чума. У костра сидела Таня…

— Ну, Иннокентий?

— Здорово, Алексей. — Так встретились после маршрута Комбагир и Хукочар.

— Расскажи, где ты ждал Зимова, — спросил Комбагир.

— На озере ждал.

— На каком озере?

— На озере Моро, — неохотно ответил Хукочар.

— Ты же врешь! — закричал Комбагир. — Я был на озере Моро. Мы там брали инструменты Зимова. Там даже близко твоих следов нет. Если бы не работа, обязательно сходил бы на то место, где вы разошлись с Зимовым. Посмотрел бы, куда твоя тропка ведет. Твой след ведь никуда не денется. Ну, кончим работу, обязательно схожу туда.

— Можешь не ходить. Ты же эвенк, сам знаешь: через три дня снег ляжет, — ответил Хукочар.

— Ах, вот ты на что рассчитываешь! Что все снегом покроет. Ладно. Все равно, придем в поселок — судить тебя будем.

— Суди, ты теперь начальник над эвенками.

— Ты же всех эвенков опозорил. Закон тайги нарушил, Бросил людей без продуктов. Тьфу, собака. Все эвенки так скажут) тебе, тьфу, — прокричал Комбагир и ушел.

Побледневший Хукочар с погасшей трубкой в руке испуганно смотрел ему вслед.

Наталья долго не могла решиться на этот трудный для нее разговор. Но наконец осмелилась и, когда они остались вдвоем, спросила у Иннокентия:

— Почему русские не пришли на озеро?

— Не знаю. Заблудились — тайга большая.

— Врешь ты все, — неожиданно сказала опа. — Ты хотел их убить. За что? Что они тебе сделали?

— Молчи, дура.

— Не хочу молчать. Всю жизнь молчала. Не знала, какие люди бывают. Все в тайге да в тайге. Одна. С тобой все равно как одна. Ты их хотел убить, а они тебе ничего за это не сделали.

Иннокентий молчал.

— Иннокентий, — сказала Наталья. — Давай, когда вернемся в поселок, вступим в колхоз. Будем жить, как все люди.

— Старый я стал совсем. Скоро Амака возьмет меня к себе. Там буду кочевать. А ты живи как хочешь. И иди, не мешай мне думать…

Мы с Таней сидели в палатке и упаковывали в мешки фотоснимки, схемы, журналы. Вчера определили последнюю точку. Работа была окончена. Теперь надо было успеть выйти в поселок до морозов.

В палатку вошла Наталья и остановилась у входа.

— Бумага есть? — спросила она.

— Проходи, Наталья, садись. Зачем тебе бумага?

— Бумага пиши мне. Колхоз буду работай.

— Ты хочешь вступить в колхоз и тебе надо написать заявление? — четко выговаривая слова, спросил я.

— Да, — кивнула она.

— А Иннокентий?

— Иннокентий шибко старый стал. О смерти думай. Однако скоро помирай, — заплакала она. — Я одна колхоз вступай. Маша-свет интернат отдавай. Зачем ей мера зверь расти, — говорила она сквозь слезы.

— Не надо, Наталья, не плачь. — Таня подсела к ней и стала говорить ей что-то, успокаивать, как это умеют делать только женщины.

— Ты у нас молодец. Маша-свет вырастет большая, тебе спасибо скажет за учение. Выучится — будет учительницей или врачом. Вес эвенки будут ее уважать. — Таня говорила, и Наталья успокаивалась, слезы у нее высыхали, на лице появилась улыбка: она, наверное, представила себе Машу-свет доктором…

Я написал ей заявление. Бережно свернув бумагу, Наталья сунула ее за пазуху и вышла из палатки.

Последние дни октября, как обычно бывает в этих широтах, обильно шел снег. Каждый день снеговой покров увеличивался на десяток сантиметров. Ветра не было, и мохнатые лапы елей надели белые шапки. Стоит тронуть ветку, и с головы до ног окажешься в холодном липнущем снегу. А освободившаяся от тяжести снега ветка тихо покачивается, словно прося прощения за свою шутку.

Первого ноября мы вышли на Нижнюю Тунгуску неподалеку от фактории. В косых лучах висевшего над вершинами деревьев солнца слабо поблескивала сплошная масса мокрого снега, плывшего по реке вперемежку со льдинками. По всему чувствовалось, что достаточно легкого морозца, чтобы сковать на долгие месяцы эту мрачную реку.

Не успели мы остановиться, как олени уже сбились в кучу, стаскивая друг с друга вьюки, путая повода.

— По-е-ха-ли-и, — крикнул я и побежал вдоль каравана, поправляя вьюки.

— Мод! Мод! [14] Мод (эвенк.) — крик погонщика оленей. — протяжно закричали оленеводы.

Караван медленно двинулся по берегу, вытягиваясь в длинную извилистую цепочку.

Каменистый берег, покрытый снегом, был скользкий. Олени двигались осторожно, выбирая дорогу, но все равно то и дело скользили, падали, на неровных местах резко соскакивали, шевеля и хлопая ушами и недовольно пофыркивая…

Очерк

Заставка худ. А. Шикина

Я живу на берегу Конго. Никогда мне не приходилось видеть столь стремительной и широкой реки. Три с лишним километра разделяют стоящие друг против друга города. Выше река, расширяясь, делится на два больших рукава. Они обнимают низменный остров М’балу.

В конце прошлого века французский военный моряк Саворнен де Бразза, занимаясь исследованием Экваториальной Африки, вышел на эти места. Он и основал город Браззавиль. Сейчас в нем более 800 тысяч жителей.