Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

Площадка заполнена этим движением. Юноша чуть касается талии девушки, маленькие шажки, едва заметное движение бедер, отсутствующий, отрешенный взгляд. Как будто нет ни тесной толпы, ни постороннего глаза. Один он с подругой, с мелодией, которая обволакивает и волнует, как теплая конголезская ночь. В танце и страсть, и целомудрие, и что-то древнее и непостижимо прекрасное, как древняя Африка, как ее горячая жизнь.

А на крыше те, кто не может купить билета. Тяжелая красная луна повисла на бархатном небе, и на фоне ее фантастического света тонкие, гибкие фигуры колышутся в такт мелодии, рожденной Конго.

Улица Мира от центра ведет в африканский район — Пото-Пото. Длинная и прямая, обсаженная высокими пальмами, она рассекает район на две части.

В самом конце проспекта в маленьком тихом переулке среди акаций и пальм стоит бунгало под низкой соломенной крышей. Здесь ателье и школа художников Пото-Пото.

В начале 50-х годов в этом районе жил конголезский мальчик. Оссали, работавший у французского художника Пьера Лодса боем.

Однажды он взял у хозяина краски и тонкой кистью нанес на цветную бумагу фигуры. Многие поколения африканцев изображали такие фигуры на дереве и в виде татуировки. А мальчик их перенес на бумагу. Рисунок был яркий, своеобразный и смелый. Хозяин, увидев его, был удивлен.

— Ты это сделал сам?

— Да, сам, господин. Я взял ваши краски. Простите…

Пьер Лодс не рассердился. Он долго смотрел на рисунок. Повесил его на стену и снова смотрел, ходил по террасе, думал.

Потом он поехал в город и привез множество пузырьков с красками. Хозяин заставил мальчика рисовать. С тех пор Оссали переносил на бумагу все то, что знал, что видел когда-то и что рождало его настроение. Конечно, он не имел представления о живописи и ее законах. Но хозяин считал, что они Оссали и не нужны. Рисунок мимолетного чувства, мелькнувшей фантазии, ощущения, краски — вот то, что требовал европеец от юноши.

Когда Оссали написал довольно много работ, хозяин устроил выставку. Рисунки понравились публике, на них появился спрос.

Пьер Лодс набрал учеников. Цветовые впечатления, а не внутренняя психологическая сущность изображения была основой их рисунков. Они опирались не на знание законов живописи, не на традиции предков, а на случайное настроение. Лишенная внутренней сущности, живопись пошла по пути стилизации, превращаясь в коммерческое предприятие.

Тогда началась борьба за самобытность, за африканскую подлинность, за то, что всегда было главным в искусстве предков: раздумья о жизни, о судьбах людей, психологическая глубина. Школа художников, которая получила название Пото-Пото, взяла за основу традиции предков.

На территории, примыкающей к бунгало, нас встретил приветливый человек. Черты красивого юного лица были правильны, тонки. Африканец был элегантен, держался просто, с достоинством. Представился:

— Нгавка, художник и президент живописной школы.

Эта школа известна нынче уже далеко за пределами Браззавиля.

Но сразу предупредим: в любой из западноафриканских столиц к вам обязательно подойдет продавец сувениров, предложит рисунок — гуашь на цветной бумаге — и назовет: «Пото-Пото». Но это не Пото-Пото, а подражание, стилизация. Произведения, сделанные браззавильскими мастерами, можно приобрести только здесь, на территории школы.

Бунгало стало центром живописного искусства Западной Африки, корни которого уходят в глубину народного творчества. Оно созревало в течение долгих веков, копило силы и наконец предстало в новом своем выражении, едва не погибнув, будучи направленным по ложному руслу при самом своем зарождении.

По крепким деревянным ступеням мы поднялись в открытую галерею бунгало, где собраны многие образцы народного африканского искусства — певучие конголезские барабаны, стоящие вертикально, и горизонтальные на ножках. Украшенные резьбой старинные ритуальные сосуды, чаши, маски. С художественной небрежностью поставлен подрамник с начатой и оставленной на половине работой. К колонне придвинут светильник с тремя подсвечниками. На низком столе — деревянная скульптура.

— Вы знаете, откуда берет истоки африканское искусство? Как и у многих народов, из религиозных верований.

Нгавка берет со стола изображение мужчины — большая голова, грубый нос, тяжело упавшие веки, хилые руки и согнутые в коленях короткие ноги, едва ли способные удержать довольно крупный корпус, с квадратным отверстием в животе.

— Присмотритесь внимательно к этой вещи…

Он поставил скульптуру на стол. Я отошла на шаг, взглянула на этого уродца, и вдруг несообразность пропорции как будто исчезла. Чем больше я смотрела на эту древнюю вещь, тем больше она пленяла меня своей выразительной силой. Я будто не замечала ни хилых ножек, ни маленьких рук, ни крупной не по корпусу головы. Я видела главное — мудрость, покой бессмертия, непостижимую вечность.

— Это одни из фетишей, — сказал конголезец. — Изображение духа. У предков их было много — духи леса и гор, зверей и воды, луны и солнца. Предки обожествляли природу. Они поклонялись, молились ей.

— Сюда, — он показал на отверстие, — клали жертву: бусы, цветные стеклышки, хвост буйвола, когти льва — для оживления, одухотворения предков и для того, чтобы их задобрить. Были семейные фетиши, их передавали из поколения в поколение. Есть фетиши племенные. Наша страна хоть и не велика, но этнически очень разнообразна, и у каждого племени свое. Через каждые двадцать километров можно увидеть новый стиль изображения, иной характер. Все они как бы вливаются в общее русло африканского искусства, которое выражает идею жизни, общую для Африки, для всех людей. Это фетиши общезначимые.

Нгавка брал одну за другой фигуры и маски, лежащие на столе. Они поражали глубиной запечатленных художником чувств: горем, страданием, меланхоличностью. И в каждом произведении— в маске, скульптуре — было в то же время нечто общее — мудрость. Мудрость времени, бесконечности и величия жизни.

— Главное в нашем искусстве — раздумье художника над внутренней сутью явления. За это и шла борьба. Мы выдержали ее. — Нгавка задумался.

О чем? Может быть, о тех столкновениях, когда кучка молодых конголезских художников мужественно встала на пути захлестнувшего страну потока коммерческого искусства. Их было несколько человек, а поток бушевал, гудел, нес толпы туристов, для которых Африка вдруг открылась всеми красками, подлинностью и глубиной. Но чтобы проникнуть в подлинное, необходимо время. А туристы всегда торопятся.