Бернгард Гржимек - На суше и на море [1968]

А потом мы сидели в ресторане, где нас кормили изысканными китайскими кушаньями. Я был в ударе и предлагал все новые и новые блюда, так как мне хотелось казаться бывалым моряком.

Все шло хорошо до тех пор, пока я не заплатил за ужин официанту, которого отозвал в сторонку, разговаривая с ним по-китайски. Но мистер О’Нейл увидел, как я платил, велел официанту вернуть мне деньги и расплатился сам. Потом он принялся распекать меня, говорил, что я зазнавшийся мальчишка и что меня следовало бы выпороть. Наконец ирландца остановила жена:

— Хватит, а то ты совсем замучишь нашего мальчика. Ты ему даже рта не даешь раскрыть.

— Это ему только пригодится на будущее, — ворчливо заметил мистер О’Нейл и дружески потрепал меня по плечу. — Ну, не обижайся, Винс, ты ведь теперь стал нашим молодым другом. Мы, так сказать, по-свойски…

На «Ценгтай» я уже попал за полночь. Мистер О’Нейл подвез меня на машине к причалу, и, пока мы ехали, я опять сидел рядом с Флоренс и держал ее руку в своей. На прощание миссис О’Нейл сказала:

— Мы всегда будем рады видеть вас в нашем доме. Приходите, когда будет свободное время.

— Хорошо, приду, — пообещал я.

Во вторник вечером, купив букет цветов, я отправился к О’Нейлам. Меня встретили приветливо, пригласили к чаю. Когда мы поднялись из-за стола, миссис О’Нейл сказала дочери, что не будет против, если мы вдвоем съездим в кино.

У Флоренс был свой автомобиль, маленький, спортивного типа. Она развила такую скорость, что в ушах засвистел ветер и волосы девушки взметнулись, словно белое косматое облачко. Я сидел молча, и мне приятно было слышать свист ветра и видеть рядом Флоренс, которая хотела казаться старше, чем была.

— Нравится? — спросила Флоренс, косясь в мото сторону.

Я кивнул.

— Я люблю так ездить! — прокричала Флоренс, наклоняясь ко мне.

— Не расшибись, девочка! — взмолился я.

В кинотеатре играл оркестр. Давалось большое музыкальное представление, так что фильм начался не скоро. В нем участвовал киноактер Рудольф Валентино. Мы сидели в ложе. Когда выключили свет, я взял Флоренс за руку. А потом в темноте я вдруг нагнулся и поцеловал девушку в губы. Губы у нее были мягкие и влажные. Минуту Флоренс оставалась неподвижной, а потом вскинула голову, оглядываясь по сторонам.

— Увидят! — испуганно прошептала она.

— Не увидят, — сказал я и снова поцеловал ее. А потом Флоренс сама поцеловала меня. Ее большие глаза блестели в темноте. Я почувствовал, что хмелею.

С этого дня я почти все свободное время проводил с Флоренс. Мы ездили с ней то в кино, то на пляж. В первый раз купаться отправились всем семейством.

Был жаркий день, солнце жгло беспощадно, и только у залива чувствовалась свежесть. Мы лежали на горячем песке в тени грибка, и я смотрел на море, синеющее до самого горизонта.

Оно было спокойно, легкие волны лениво катились на песок. Я смотрел на Флоренс, которая стояла на берегу в синем купальнике. Она была высокая, длинноногая, с нежной белой кожей. «Морская русалка», — думал я.

— Пойдемте купаться! — сказала Флоренс.

— Я не купаюсь, — сказал я.

— Почему? — удивилась Флоренс.

— Моряки не купаются.

— Но вы же говорили, что любите море.

— Мы любим его по-другому. Море нам надоедает до чертиков, но в конце концов мы все равно возвращаемся к нему* А купаться у нас не принято, потому что вода для моряков не забава, а ремесло.

— Ну и оставайтесь здесь, на песке! А я люблю море! И я буду плавать.

— Только не уплывай далеко! — крикнула ей мать.

А Флоренс уже бежала к воде, раскинув в стороны руки. Так, с поднятыми руками, она и вбежала воду.

Я снял с себя рубашку и лег на песок, думая о том, как бы получше растолковать девушке, почему мне не хочется купаться. Чтобы понять это, нужно попасть в такой тайфун, какой мы пережили два месяца назад. Теперь мне противно бултыхаться в воде, где, может быть, когда-нибудь я утону. Гораздо приятнее видеть это спокойное море, песок, залитый солнцем. Неужели это последствие перенесенного тайфуна, когда я прощался с жизнью? Да, воспоминание не из приятных. Тогда мы только чудом избежали смерти.

Тогда я очнулся от боли во всем теле. За бортом все так же грозно ревел океан, и судно трещало от страшных ударов. Кое-как я встал на ноги и поплелся к иллюминатору, чтобы посмотреть, что творится на море. Когда я открутил задвижку, прикрывавшую иллюминатор изнутри, в каюту хлынул серый свет, и это обрадовало меня. Значит, ночь кончилась.

Я прижался к стеклу, стараясь что-нибудь разглядеть. На меня неслись огромные валы, и шхуна глубоко проваливалась в воду, а потом долго вскарабкивалась на гребень гигантской волны. Иллюминатор то и дело заливало. Я смотрел долго, и вдруг мне показалось, что воду с гребней уже не срывает, и брызг не видно.

Я поспешил наверх, открыл люк и, цепляясь за ванты, стал пробираться к рубке. Несколько раз меня накрыло волной, и с головы сорвало зюйдвестку. Но теперь, когда я действовал, страх, одолевавший меня ночью, прошел окончательно. По всему чувствовалось, что тайфун стихает, хотя шхуну швыряло так же сильно, как и раньше.

Наконец я добрался до рубки и перевел дыхание. Правда, рубка трещала под натиском ветра и волн, но это уже не пугало меня.

Барометр по-прежнему показывал низкое давление. Но когда я щелкнул по стеклу пальцем, то, к моему удивлению, стрелка сразу подскочила на несколько делений и застыла в таком положении. Черт возьми, мы спасены! Я кинулся к трапу, забыв о том, что меня может смыть за борт.

Капитан сидел за столом, подперев щеки кулаком. Видно, он так просидел всю ночь, ожидая, когда шхуна пойдет ко дну. Он смотрел на меня усталым, отрешенным взглядом и ничего не отвечал, хотя я уже пять минут втолковывал ему, в чем дело.

— Тайфун уходит! — кричал я. — Понимаете, совсем уходит. Скоро я смогу определить, где мы находимся.

— Хорошо, — наконец произнес капитан. Он поднялся из-за стола и пошел в угол, где на койке лежала его жена, а я вышел из каюты и спустился в трюм, чтобы растолкать боцмана и поднять команду.

Определиться мы смогли только к вечеру, когда появилось в разрывах туч солнце. Нас снесло на 250 миль в сторону от курса, которым мы шли.

Утром тайфун совсем стих. Море было усталое и мертвое, свинцового цвета, но мне больше не хотелось на него смотреть. А потом мы еще две недели болтались в дрейфе, пока чинили порванные паруса, чтобы идти к американскому берегу. Стояла еще зима, и все мерзли от холодного ветра.

А теперь в садах цвели красные и белые розы и мы с Флоренс ездили на пляж.

Я любовался стройными длинными ногами девушки, когда она шла по песку навстречу катившимся волнам, зелено-белым, шумным. Флоренс все дальше уходила в море, залитое солнцем, и вокруг, сверкая, прыгали искры, если лучи били прямо с моря.