Джером Биксби - На суше и на море [1970]

— Мы, Михаил Васильевич, народ баламутить не стали, а тебе откроем: хина украдена. Давай покумекаем, как быть, как искать пропажу.

Я предложил было обыскать все мешки. Но мои собеседники только усмехнулись да переглянулись: держи карман шире! Вор не дурак. Кроме своего мешка у него весь лес — есть, где спрятать. Разве вот обыскать всех при возвращении из лесу? Не бросит же вор свою добычу! Но больному Егору хина нужна сейчас, а не тогда, когда окончим работу в лесу. Порешили вечером устроить собрание. Не может быть, чтобы никто ничего не заметил, уж кого-нибудь подозревают!

После этого совещания мы с Харитоновым отправились в шестьдесят шестой квартал «плановать», а дед Рябинин — за рябцами.

Пока мы добирались до квартала, да разыскивали центральный визир, да порядочно прошли по нему, проверяя его состояние, стало уж не рано, а небо нахмурилось тучами. Иван Андреевич заторопил к табору. Лишь завидели мы дым рябининского костра, стало накрапывать и зашумел порядочный дождик. Пораньше сошлись в табор и рабочие. В лесу ведь не дома на печке. Дождь, впрочем, вскоре перестал, и кулеш не задержался. Я спросил у Векшина, каково ему работается с новыми товарищами. Он буркнул:

— Не больно складно, да куда денешься?

После ужина все, как обычно, расселись на кряжиках для нодьи. Конечно, речь пошла о хине, о Егоре, которого по-прежнему трясло.

Иван Андреевич сделал, как говорится, заявление:

— Граждане! Поутру товарищ таксатор на себя взял вину, что забыл хину в Мысах. Но это было сказано, чтоб не задерживать выход на работу. А дело худое: хина кем-то вынута из аптечного ящика. У нас сейчас все равно что собрание. Давайте подумаем, что тут вышло. Может, кто хотел принять порошок да и весь пакет забыл в кармане? Признайся. Ничего за это не будет.

Сперва все пораженно молчали, как-то замерли. Но тут же заговорили чуть не разом:

— Да ладно ль ящик проверили?

— Неужто такой гад…

— Что ж с Егором-то теперь?..

И конечно, ядреные слова по адресу вора, пропавшей хины, самой малярии. Подал голос Рябинин:

— Кончай галдеть! По порядку говорите!

Но опять зашумели, загорланили пуще прежнего.

— Стойте! — крикнул Харитонов. — Надо председателя собрания выбрать!

Опять крики: «Рябинина!» «Зайцева!» «Паничева!»

Встал Рябинин:

— Надо такого, кто весь порядок знает, — Харитонова!

На том и согласились.

— А коли так, — приказал Иван Андреевич, — тишина!

Шум быстро прекратился. Тогда Харитонов провозгласил:

— Кто желает сказать, проси слова, подымай руку!

Первым выступил Зайцев, немолодой, худощавый, хромой от немецкой пули:

— Граждане! Неужто есть середь нас такой подлец, что не сознается? Кто взял — подумай! Наш товарищ болеет — вон он трясется! Кто взял, будь ты сознательным! — Он помолчал. Ответа не было… — Али думаешь, не узнается? Врешь! Все на свету будет. Не человек тогда ты будешь, а подлец!

Речь прозвучала горячо, но пользы ждать от нее не приходилось. Взял слово Леонтий Ефихмов, низенький, седоватый бородач из тех говорунов, что надоедают на каждом сходе:

— Вот что, други. Это выходит вроде самовара, похоже на ружье. Артель у нас, и он с нами артельный кулеш хлебает. Думаем свой, а он — на тебе! Украл ужасно нужное вещество! Продать небось надумал. Что говорить! За эту вещь, приспичит, все отдашь. Негодяй ты, спекулянт! — воззвал он к неведомому вору. — У нас тут недалеко англичаны три года назад безобразили. Тебе бы, сволочь, с ими, в ихнюю Бреданию бежать, к им, гордецам поганым!

Рябинин не стерпел:

— Леонтий Алексеич! Ну куда тебя занесло? Мы про наше, а ты в Британию! Говори по делу!

— Ох, други! Уж больно я расстроился! Чего тут говорить: подлец он бесстыжий — вот и весь сказ!

В этом выступлении не только «конструктивности», но и простого смысла не было.

Поднял руку вандышский Агафон Огурцов, сумрачный, светловолосый богатырь-заика:

— О-о-о-быс-быс-кать! Ву-ву-всех!

Это звучало конкретнее, но было явное «не то». Зашумели:

— Дурака нашел! В свой мешок погляди!..

Едва угомонил крикунов председатель. Получил слово чернявый Фрол Осичев. Он огладил смоляные усы, кашлянул:

— Кто взял — хоть ты его ругай, хоть нет — не признается. Чего зря болтать? Искать надо! А кто мог украсть? Угадать не хитро: тот, кто в таборе целыми днями один живет. Ему проще простого и хину, и что хошь прибрать.

Осичев не назвал Рябинина, но многие невольно взглянули на старика, который невозмутимо оправлял палкой огонь нодьи.

Сразу стихли переговоры и шепот… Только нодья тихонько потрескивала редкими искорками да шумел под ветром древний лес, невидимый из круга, освещенного красноватыми язычками смирного огня.

Больной Егор первым заговорил со своей постели в станке:

— Очумел ты, Фрол! Что ты, бессовестный, мелешь? На кого поклеп кладешь!

Тут вновь загудели, закричали. А Рябинин обернулся к Фролу:

— Сам обыщешь али как?

Но Фрол не сдался:

— Ничего я не знаю. Только на таборе никого, кроме таборщика…

На наглеца зашипели еще пуще:

— Никак с ума спятил! Еще и напираешь!

— Тише! — прикрикнул председатель. И вдруг послышался негромкий хрипловатый голос Семена Векшина:

— Фролка небось сам украл.

— А ты видел, дубина ты губастая?

— Не лайся, Фрол: как крал — не видал, а другое знаю. Не пялься зверем. Не боюсь.

Фрол кинулся на Векшина, но его схватили… Опять председателю пришлось утихомиривать собрание.

Осичев орал:

— Навязался, сволочь, в мою пару, как пятое колесо, да еще меня же марает без стыда, позорит!..

Харитонов потребовал от Семена:

— Говори толком, если что знаешь!

— Да ничего я не знаю. Осерчал, зачем он деда Мишу оскорбил!

— Чего ж путаешь: знаю — не знаю!

Пошумели еще, потолковали: вот, мол, прибился Векшин к Фроловой паре, а не ладят!

Все эти шум, и крик, и разговоры сделали одно: попробуй теперь, вор, воспользуйся украденным! Ведь все насторожились, глядят! Еще бы! Кража и в Мысах, и в Вандыше — неслыханное дело!

После волнений легли спать. А чего еще делать? Я угрелся в тепле нодьи, заснул… Разбудил меня, тронув за плечо, Иван Андреевич, лежавший в станке рядом со мной. Он прошептал в самое ухо: «Выдьте вроде до ветру. Надо поговорить».

Ночь под затянутым тучами небом была совсем черная. Мы шли осторожно, шаря перед собой руками — как бы не наткнуться на дерево!

— Вот что, — произнес вполголоса Харитонов, — Векшин что-то знает. Утром дадим ему наряд отдельно. Выспросим.

Я и сам был убежден, что Векшин не зря обронил слово…

Утром дождя не было, погода, видимо, хотела разгуляться.

— Иван Андреевич, — словно вспомнил я после завтрака, — нам с вами сегодня надо опять в шестьдесят шестой. Кого бы нам с собой взять на разметку?