Джером Биксби - На суше и на море [1970]

— Спички есть ли?.. Да поешь на дорогу…

Я выдал Осичеву заработанные деньги. Он собирался молча, ни на кого не глядя. Поел. Вскинул на плечи мешок, оправил на плечах лямки, снял фуражку и низко поклонился:

— Прощайте!

— Прощай! Иди с богом! — ответили голоса. На глазах Фрола блеснули слезы… Он спустился к броду, перешел через речку, поднялся на тот берег и, не оглядываясь, скорым шагом скрылся в ельнике.

Мне стало жаль человека: найдет ли дорогу?

— Чего не найти? — ответили мне. — Лесовик не нонешний. Да тропа ему в шестьдесят ног мята — мы-то прошли аль нет?

— А ну как медведь? — сомневался я.

Надо мной посмеялись:

— Медведь сам вор. Он своего брата не тронет!

Через три недели я плыл из Сойгиных Мысов вниз по Уфтюге. Михаил Васильевич сам взялся доставить меня в маленький городок Красноборск на Северной Двине.

Перед отъездом я еще раз проведал обрыв. Октябрь уже снял с леса желтые и багряные краски, и хвойный одноцветный массив стал холоднее, суровее.

Светило солнце, плыли облака, и тени их время от времени прокатывались по зеленому простору. Как прежде, покатые волны леса уходили вдаль и терялись в далекой голубой беззаботной дымке…Сердце сжималось от этого величия, от этого невозмутимого покоя. А может быть, жаль было расставаться с людьми, души которых так же чисты, как вода в Уфтюге, синевшей и игравшей искрами под кручей…

По течению мой провожатый гнал легкую осиновку с такой быстротой, что к раннему обеду мы пролетели Вандыш, где уже отдыхал уплывший на день раньше Харитонов.

Потом опять плыли через лес. По самому берегу бежала тропка. Навстречу нам попались два пешехода — пожилые бородачи.

— Здорово, Мишенька! — приветствовали они Рябинина.

— Здорово, Алешенька! Здорово, Митя!

— Кого гонишь?

— Да, вишь, барина-межевого плавлю.

— А куда собралися?

— Ладим в Красный Бор, да кто знает, — пояснил мой «сплавщик» с олимпийским спокойствием, хотя в его словах чувствовалось некоторое недоверие к силам природы и благосклонности судьбы. Впереди ведь была Северная Двина шириной версты в две. И что для этих грозных волн наша осиновка? Ее борта еле-еле возвышались над водой.

Но вот и Двина. На голубовато-серой шири виднелись огромные темные пятна — отлетные утиные стаи.

Ничего, переплыли Двину. Рябинин сидел на корме и греб весельцем, которое не забыл прихватить с собой.

Об авторе

Казанский Василий Иванович, член Союза писателей СССР. Родился в 1896 году в Москве. Окончил Петроградский лесной институт в 1922 году. Более тридцати лет проработал инженером лесного хозяйства, участвовал во многих экспедициях по лесоустройству и другим лесным изысканиям в разных районах Советского Союза, преимущественно в его Европейской части. Автор опубликовал научно-популярные книги «Гончая и охота с ней», «Охота с борзой», в художественном жанре — роман в стихах «Сквозь грозы», сборник стихов «Утренник», стихи в журналах и сборниках, рассказы и очерки о природе, о лесниках, лесорубах и охотниках. Кроме того, автор мною работал над переводами стихов поэтов народов СССР. Раньше в альманахе не публиковался. В настоящее время работает над новым сборником стихов и сборником очерков и рассказов.

Рассказ

Рис. В. Макеева

Я не совсем понимал, что такое профиль и как его проходят, но после разговора со старшим геологом представил это так: где-то в сокровенных глубинах земли через все Каракумы тянутся таинственные жилы, по которым днем и ночью бежит черное золото — нефть, — все на юг, на юг, через границу, а там иностранные магнаты качают ее мегатоннами, получая баснословные барыши.

Пора было прекратить это безобразие. И геологи по всей пустыне бурили скважины, стараясь нащупать те самые жилы, вызволить нефть на поверхность, покуда она не успела уйти за границу. И потому старший геолог говорил по-свойски доверительно Даше, топографу:

— Даш, слышишь, Даш, ты еще разок пройди этот профиль. Тут каждый метр имеет значение. Та цифирь, что ты на прошлой неделе принесла, — это ж гроб осиновый. Может, ошиблась, ну хоть метров на сорок, а?

— На сорок! — негодуя, отвечала Даша. — Я что, на глазок, по-твоему, работаю?

— Кто говорит, на глазок? Но ошибки-то бывают! У меня все расчеты накрылись, понимаешь? Дашенька, ну пройдись, чего тебе стоит!

— Я хоть десять раз могу пройти этот профиль, только мало что изменится. Ту же цифирь получишь! — Сказав это, Даша вышла из конторы и хлопнула дверью.

И вот мы стоим на исходной точке искомого профиля, а за барханами, понемногу затихая, рычит грузовик, доставивший нас в глубинную пустыню; нас — то есть Дашу с теодолитом на деревянной треноге, Калы, высокого, худого туркмена с длинной рейкой, испещренной цифрами, Сережу, которого вообще-то звали не Сережей, а что-то вроде Сары, тоже с рейкой и, наконец, меня с двустволкой-«ижевкой» шестнадцатого калибра. Было раннее утро, а к двум часам пополудни после прохождения профиля нас в условленном квадрате должен был подобрать вертолет.

Каждый видел топографов за работой. Один из них, в данном случае Даша, стоит возле теодолита на треноге, смотрит в окуляр. Двое других — Калы и Сережа — впереди и сзади, с рейками. Цель всегда одна — измерить угол возвышения над горизонтом и высоту точки над поверхностью земли. Так мне объяснила Даша.

Красивая девка была эта Даша — крупная, крепко сбитая, с льняными волосами. Тонкий синий свитер, серые брюки— все подчеркивало ее обильные и — черт возьми! — гармоничные формы. А глядя на ее массивные, но такие выразительные руки, я живо себе представил, как весомо она может стукнуть подвыпившего, расшалившегося парня, нараспев произнеся свое привычное: «И-ди-и!..»

Меня она, конечно, презирала, хотя ей нравилось, что я верчусь вокруг нее, выспрашиваю про углы, отвесы, возвышения. Объясняла Даша так небрежно и мудрено, что вскоре я решил пойти поохотиться на зайцев, которых, по словам Калы, тут было видимо-невидимо.

— Эй! — кричала вслед Даша. — Смотри далеко не заходи! Еще потеряешься, потом отвечай… Чтобы все время видела тебя в теодолит.

Я шагал по весенним пескам, разукрашенным цветами, зеленью. Склоны барханов были причудливо прострочены стежками следов. Стремительно удирали из-под ног ящерицы, неспешно отползали черепахи. Вдалеке печально кричала саксаульная сойка. На ветвях кандыма только-только прорезались фиолетовые цветки, уже давая знать о себе тонким благородным ароматом. Заброшенное гнездо орла на скрюченном и дряхлом саксауле, белый скелет верблюда… Все было странным, непривычным, и только щебет ласточек, пролетных гостий пустыни, напоминал о крае березовых рощ, прозрачных речек и медвяных лугов.