Джером Биксби - На суше и на море [1970]

В темном углу с усами-кинжалами безмолвно сидели три черкеса. Они, видимо, были согласны с Костей, но не одобряли его бестолковой славянской горячности. Дальше попыхивал трубочкой Маркелыч, человек пенсионного возраста. Некто в ковбойке водил карманным фонариком по страницам книги — наверное, читал что-то интересное. И только крепыш с обветренным лицом лениво бросил Косте:

— Заткнись, надоело! Сходил бы лучше принес Берте Вильгельмовне саксаула, ужин не на чем готовить.

— Отзынь! — сказал Костя и лег плашмя на койку, скинув с нее колоду карт и домино.

Да, людям все осточертело, а неведомые каротажники не ехали. Я выбрался наружу. Солнце уже село. Запад за ломаной линией гор полыхал пожаром. В соседней палатке Даша-джан изо всей мочи кричала в рацию: «Чего ж вертолет-то не выслали? Вертолет! Прием, прием…» Еще одна палатка. Здесь лагутинские туркмены угощали Калы и Сережу зеленым чаем с ржаной лепешкой. Сережа пел заунывную песню, сам себе подыгрывая на двухструнном дутаре. И когда он после надрывного речитатива вдруг переходил на визгливое «и-и-и-и», остальные в восторге кричали «Ай, варахелла!», что означало «молодец».

— О чем эта песня? — спросил я.

— Трудно сказать, — ответил Калы. — Он поет о любви, о разлуке.

— Скучает, — сказал лагутинский помбур, кивая на Сережу, — у него в Ербенте молодая жена.

Никто не поддержал такого вольного, по восточным понятиям, разговора, а Сережа запел другую песню, тоже о любви, о разлуке, и тут раздался радостный крик:

— Ка-ро-таж-ники!

С седловины эоловых гор спускались две большие крытые машины, едва различимые в сумраке. Склон был неровен, каменист, и машины двигались медленно, будто на ощупь. Черкесы, Маркелыч, некто в ковбойке, Костя в пижаме и тот, кто велел ему заткнуться, — все выбежали из палаток, все были тут: и стряпуха Берта Вильгельмовна, и Даша-джан с карандашом, и Сережа с дутаром…

Машины подкатили к самой вышке. Еще на ходу раскрылась дверца, выскочил румяный, мордастый парень с бумажным свертком. Мастер бурбригады Лагутин.

— Ребята, — кричал он, — готовь скважину! Полдня за ними, чертями, гонялся. Под самой Дарвазой перехватил, чуть не силой повернул обратно. Ну, кто в первую смену выходит?

— Мы! — сказали черкесы.

— Давайте, ребята!

Черкесы бросились переодеваться. Маркелыч пошел потолковать с Лагутиным. Берта Вильгельмовна крикнула Косте, чтобы тот принес саксаула, и Костя послушно ответил: «Сейчас!» Минут через пять черкесы, одетые в грязные робы, вышли из палатки. Еще через пять — на буровой затарахтел движок, вспыхнули лампочки на вышке, в палатках. А машины уже выбросили на площадку свой каротажный десант. Двое мальчиков в джинсах тянули к вышке черные шланги и кабели разных калибров.

— Друг, — сказал я мальчику в джинсах, — что здесь намечается?

Мальчик ошалело глянул на меня и, крикнув: «Каротаж!» — убежал к машине.

Один фургон был заполнен пультами, щитами. В приоткрытую дверь я видел, как небритый дядя нажимал какие-то кнопки, что-то подкручивал и потихоньку ругался. Я не решился его беспокоить. Был еще один человек — белобрысый парень в наброшенной на плечи телогрейке; с независимым видом он расхаживал взад и вперед, ничего не делая, но за всем присматривая.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к нему, — что здесь готовится?

— Что готовится? — переспросил парень, но в тот же миг, заметив какую-то оплошность, рванулся к вышке:

— Ты куда подключаешь, осел! — кричал он мальчику в джинсах. — Замыкание хочешь устроить?

Черкесы были недоступны — они лазили по вышке. Костя, хоть это и не его была смена, пришел в пижаме на площадку, тоже суетился, помогал, но больше покрикивал.

— Костя, — сказал я ему, — объясни ты мне, что такое каротаж?

— А… хрен его знает! — добродушно отозвался Костя.

Дюжий малый в синем комбинезоне, шофер одного из фургонов, собрал ворох саксаула, плеснул в него бензином, бросил горящую спичку. Вспыхнул хлесткий огонь. Я прилег у костра. Была ночь, ночи в пустыне холодные. Зато небо вызвездило до краев. Ярче всех сверкала Венера, едва-едва приподнявшись над изломом гор. Парень поставил на огонь чугунный чайник, расстелил кошму и стал раскладывать снедь — лук, колбасу, редиску, сахар. Со мной он не заговаривал. Я сидел, поглядывая то на звезды, то на занятых непонятным делом каротажников.

И вдруг в освещенный перед вышкой круг влетела бабочка, красивая дневная бабочка. Ее манил свет, но пугали резкие технические запахи. Она то металась в разные стороны, то висела в воздухе, беспомощно трепеща крыльями.

— Ну, чего пригорюнился?

У костра в своем атлетическом великолепии, руки в боки, стояла Даша-джан.

— Даша, — сказал я, — Даша, объясни мне, что такое каротаж!

— А ты спроси у каротажников.

— Я спрашивал, никто не объясняет, все заняты.

— Идем! — сказала Даша, рванув меня за руку.

Трое каротажников — как раз самых главных — о чем-то-совещались на границе света и темноты. Увидев Дашу, они обрадовались.

— Даша, здравствуй! Ты откуда взялась?

— Ребята, — грозно сказала Даша, — вот этот человек хочет знать, что такое каротаж. Вы можете объяснить?

— Конечно! — ответил один, белобрысый, в телогрейке, и, уже обращаясь ко мне, продолжал: — Все очень просто, приятель. Лагутин пробурил скважину, мы спускаем в нее хитроумный прибор, который регистрирует сопротивление пород. Понятно?

Я кивнул.

— Так вот, эти данные в виде кривых запишут аппараты той вон машины. Просмотрев ленту, нам станет ясно, что там за породы. А зная верхние породы, можно предугадывать нижние; иначе говоря, определить, есть ли смысл бурить глубже или лучше до поры до времени закупорить скважину. Вот что такое в принципе каротаж. Понятно?

Я снова кивнул.

— Ты действительно все понял? — строго спросила Даша.

— Да, — сказал я. — Да! — И потом каротажникам:

— А не знаете, от какого корня происходит слово каротаж?

Те глянули на меня с удивлением.

— Ну что же вы? — сказала им Даша. — Не знаете, от какого корня?

Каротажники пожимали плечами. Даша пренебрежительно махнула рукой и повернулась ко мне.

— Пошли в палатку, прохладно становится.

— Я еще побуду здесь, — ответил я.

— Но-но! — сказала Даша. — Простудишься, потом отвечай за тебя.

Не обращая внимания на мои протесты, она взяла меня на руки — семьдесят шесть килограммов, высшее образование, первый разряд по плаванию, — взяла и понесла через буровую, рокотавшую в ночи, понесла так же легко, как баба-яга уносила Иванушку. Я видел, как ребята-каротажники усмехались и качали головами. Я видел, как бабочка улетела опять в темноту. Быть может, неважно знать, что такое каротаж, а тем более быть каротажником? Вот посмотри, как ослепительны звезды! Даша, Даша-джан, достань теодолит, направь его подзорную трубу на Венеру, у нее лучи, как рапиры!