Рэй Брэдбери - Странствия и странности (сборник)

«Интересная идея, — сказал Эндерби. — Ты случаем не знаешь, как бы ее можно было проверить?»

«Если я прав, то, возможно, изменились некоторые основные физические постоянные. То есть постоянные, которые мы считали основными или… Давай-ка посмотрим новости: вдруг за день произошли такие странности, которые пресса не обошла вниманием».

Эндерби включил телевизор. Первое услышанное им слово — «кошка» — прозвучало в тот момент, когда Мельхиадес замяукал за дверью, требуя впустить его с улицы. Эндерби впустил кота, уселся в кресло и стал слушать. Комментатор вечерней программы новостей и в самом деле рассказал, что ученые многих исследовательских лабораторий отметили беспричинные погрешности в работе приборов и оборудования, что, например, амперметры и вольтметры давали совершенно произвольные показания. Ни Эндерби. ни Николл не знали физику настолько, чтобы разобраться во всем, о чем вещал комментатор: впрочем, судя по тону и голосу, какими все это сообщалось, сам комментатор понимал и того меньше.

Следующий сюжет программы новостей касался дорожных происшествий, число которых резко возросло. «И эти происшествия повлекли за собой смерть…» Фразу комментатор не закончил. Не успел. Едва было произнесено слово «смерть», как тут же сам комментатор, дежурная бригада на телестудии и двадцать миллионов телезрителей, включая Эндерби и Николла, одновременно упали замертво.

Собрал и перевел с английского Владимир Мисюченко.

Этот старик забрел в почти безлюдный парк под тусклым апрельским небом в полдень вместе с легким ветерком, тянувшим откуда-то из воспоминаний о зиме. Его волочившиеся ноги были в покрытых желто-коричневыми пятнами обмотках, волосы длинными седыми патлами торчали во все стороны, как и его борода, в которой прятался рот, казалось, дрожавший от неистребимого желания откровенничать.

Он медленно обернулся, словно там, среди руин, в беззубом силуэте города, потерял столько вещей, что никак не мог сообразить, что именно, и побрел дальше, пока не нашел скамью, на которой в одиночестве сидела женщина. Окинув ее изучающим взглядом, он качнул головой, присел на дальнем уголке и больше не смотрел на нее.

Три минуты он сидел с закрытыми глазами, рот его не переставал шевелиться, голова двигалась, словно носом чертила в воздухе какое-то слово. Дописав, он открыл рот и внятно, отчетливым голосом произнес его:

— Кофе.

Женщина оцепенела.

Узловатые пальцы старика запрыгали, разыгрывая пантомиму на невидимой салфетке у него на коленях.

— Ключиком — раз! Ярко-красная банка с желтыми буквами! Сжатый воздух — с-с-с! А теперь протыкаем фольгу — ш-ш-ш! Как змея!

Словно от пощечины, женщина мотнула головой и с ужасом, как зачарованная, уставилась на двигающийся язык старика.

— Запах, аромат, благоухание. Налитые, темные, дивные бразильские зерна, свежий помол!

Вскочив на ноги, шатаясь, как подстреленная, женщина нетвердо шагнула прочь.

Старик широко раскрыл рот: «Нет, я…»

Но она уже побежала, и вот ее нет.

Старик вздохнул и поплелся по парку, пока не подошел к скамье, на которой сидел молодой человек, поглощенный заворачиванием сушеной травы в маленький квадратик тонюсенькой бумаги. Нежно, почти ритуально, его тонкие пальцы расправляли траву, он с дрожью свернул трубочку, сунул ее в рот, как загипнотизированный, прикурил и откинулся назад, зажмурившись от вожделения, вбирая ртом и легкими странный вонючий воздух.

Старик проследил за унесшимся с полуденным ветерком дымком и произнес:

— «Честерфилд».

Молодой человек изо всех сил стиснул колени.

— «Рейлиз», — произнес старик. — «Лаки страйк».

Молодой человек уставился на него.

— «Кент». «Кул». «Мальборо», — произнес старик, — Были такие сигареты. Белые, красные, янтарные, цвета зеленой травы, небесно-голубые, чистого золота, с красным пояском из пленки наверху, с треском срывали вместе с целлофаном, и синяя марка госпошлины…

— Заткнись, — буркнул молодой человек.

— Покупаем в аптеке, у газировщицы, в подземке…

— Заткнись…

— Успокойся, — сказал старик. — Знаешь, это я от твоего дыма задумался…

— Нечего задумываться, — Молодой человек повернулся так резко, что самокрутка выпала и рассыпалась на его коленях. — Смотри, что из-за тебя наделал!

— Извини. Такой чудный день, такой дружеский.

— Никакой я тебе не друг.

— Мы все теперь друзья, иначе зачем же жить?

— Друзья? — фыркнул молодой человек, бесцельно перебирая рассыпавшуюся траву и бумажку. — Может, и были «друзья» тогда, в семидесятые, но сейчас…

— Семидесятые. Ты, наверное, еще малышом был. Тогда еще были «Баттер фингерз» в ярко-желтой обертке. «Бейби руфс». «Кларк Барз» в оранжевом фантике. «Милки уэйз» — будто все мироздание проглатываешь — звезды, кометы, метеоры. Вкусно.

— Вовсе не было вкусно. — Молодой человек вдруг поднялся — Что это с тобой?

— Я помню грейпфруты и лимоны — вот что со мной. Ты помнишь апельсины?

— Черт побери, конечно. Проклятие, апельсины. Хочешь сказать, я врун? Хочешь обидеть? Ты что, свихнулся? Не знаешь, что ли, закона? А я ведь могу тебя сдать, ты это знаешь?

— Знаю, знаю. — Старик пожал плечами. — Погода сбила с толку, захотелось сравнить…

— Сравнить слухи, вот что тебе скажут в полиции, спецполицейские, так и скажут, слухи, из-за тебя, ублюдок, еще в историю влипнешь.

Он схватил старика за лацканы, они затрещали, пришлось вцепиться снова, собрать их в кулак, и он заорал сверху вниз в лицо старику: «С каким бы удовольствием я вытряс из тебя душу! Так давно никому не врезал…»

Он тряхнул старика, толкнул и, само собой, добавил кулаком, а там уж распалился и принялся его дубасить. На старика дождем посыпались удары, а он стоял, будто в грозу под потоками ливня, и его щеки, плечи, брови, шея покрылись кровью, а молодой человек выкрикивал марки сигарет, со стоном выдавливал названия конфет, изрыгал имена сигар, со слезами в голосе вопил о сластях, пока старик не рухнул на землю и, содрогаясь, не покатился под ударами ног. Молодой человек остановился и заплакал. При этом звуке съежившийся и стиснувший от боли зубы старик отнял пальцы от расквашенного рта и с изумлением воззрился на своего противника. Молодой человек рыдал.

— Пожалуйста… — взмолился старик.

Молодой человек зарыдал еще сильнее, он заливался слезами.

— Не плачь, — сказал старик. — Не вечно же мы будем голодать. Перестроим города. Послушай, я вовсе не хотел, чтобы ты расплакался, а только чтобы ты задумался. Куда мы идем? Что делаем? Что наделали? Ты не меня бил. Ты хотел побить кого-то другого, а я тебе просто подвернулся под руку. Гляди, я уже сижу. Со мной все в порядке.