Михаил Гаёхо - На ступеньке, бегущей вниз

За дверью оказалась не черная яма, как уже было понятно.

То есть сразу было понятно, что если светло, то – не яма.

Не яма, которая с крысюками, потому что светло и к тому же просторно.

Не яма, и потому спасибо другу Борису – надежное плечо, верная рука, – друг, который и место уступит в шлюпке, и крюк – спасительный крюк, как поется в песне, а из песни слова не выкинешь. И простим ему гвоздь в сапоге, простим даже два гвоздя, и нож, оставшийся в стороне над схваткой, который не у дел оказался, когда было нужно.

Не яма, а даже наоборот и напротив – туннель, справа идущий вверх, слева – вниз. Он был большой, каких не бывает – восемь помещалось эскалаторов, и даже больше – не шесть, а целых десять, и все двенадцать неподвижно стояли.

А если бы все они двигались, такого и не представить.

Нестор поворачивался, чтобы сказать благодарность другу Борису, но тот тоже стоял неподвижно, потеряв признаки одушевленности, которая, впрочем, была иллюзией, как и все остальное.

А люди, которые стояли на ступеньках, – теперь Нестор увидел, что там стоят люди, – эти люди были тоже все неподвижны, как те ступеньки, на которых они стояли. То есть ступеньки были неподвижны, потому неподвижны были и люди.

А у Бориса, к которому оборачивался Нестор, – все еще оборачивался и никак не мог обернуться – у Боба, которым он звался, теперь не было гвоздя в сапоге (что – плюс) и плеча, чтобы опереться (что – минус). И собеседник теперь из него был никакой, и спутник неважный.

Нестор оставил его и направился к людям на ступеньках, которые были даже не люди, а как бы восковые фигуры. Как бы восковые, как бы марципановые, а некоторые – как бы из белого шоколада.

Слово «шоколад» было сладким. Слово «белый» – горьким, хотя в этом и не было смысла. Смысл был в неподвижности, равно присущей фигуре из воска и фигуре из шоколада, и в этом смысле между ними не было разницы. Воск мог назваться шоколадом, шоколад – воском, а на самом деле ни воска, ни шоколада, конечно, не было, но слово «воск» или «шоколад» Нестор легко произносил в уме, глядя на стоящего перед ним человека (это был человек в шляпе), а слово «гипс» или «мрамор» не мог произнести. Потому что это были именно фигуры, а не статуи (фигура – воск, статуя – мрамор, в худом случае – гипс).

– Ну что, мой марципановый? – сказал человеку Нестор.

Человек молчал, как и полагалось восковой фигуре. Шляпа у человека была треугольная, под шляпой – лысина. А воск и марципан – это было одно и то же, не говоря уж о шоколаде. Человек с бородой тоже был рядом, борода – отдельно. И рядом стояли еще несколько людей в шляпах, их было много одинаковых, отличающихся только шляпным фасоном, и других одинаковых, отличающихся только выражением лиц, и одинаковых третьих, отличающихся только позой, в которой стояли, поворотом головы, положением рук и ног – какая-то дурная расточительность в этом гляделась.

«Это какой-то восковой паноптикум, – думал Нестор. – Пан-оптикум. Кум и пан оптик. Тупик, муета ума. Типа опиум он».

Слова мыслей путались под пристальным восковым взглядом, под ласковым шоколадным. Да мыслей, собственно и не могло быть никаких, – думал Нестор, вспоминая усвоенное – могла быть иллюзия мыслей, могла быть иллюзия памяти.

Он повернулся уйти. Как всегда, начал с левой ноги, но шагнула правая. А тело ушло куда-то в третью сторону, оставаясь, впрочем, на том же месте где было.

«Я, кажется, заблудился». – Он повернул голову оглянуться, но вместо повернуться его лицо наклонилось вниз. И там, где он ожидал бы увидеть не шляпу, а сапоги человека (в худом случае – ботинки, валенки или галоши), он встретил тот же немигающий взгляд воска, от которого он отвернулся.

«Где я?» – Нестор хотел подумать «Что со мной?», но вместо «Что?» он мог думать только «Где?», «Как?» и «Почем?»

Но не имея слов для своих мыслей, он чувствовал, что находится, может быть, в странном, особом месте, в том конце пути, из которого уже нет возврата, что в этом месте он сам обречен стоять восковой фигурой – или хуже того, фигурой из мрамора или гипса, последнее по какой-то причине было особенно ужасно.

И в этот момент над Нестором раздался тихий стеклянный звук – знакомый звук соприкосновения двух стеклянных предметов (палочки и колбочки) и Нестор испытал облегчение. Нет, он совсем не заблудился, а в каком-то смысле даже никуда не ушел. Все как бы было на месте, и ничто никуда не делось. Шляпа была на голове, лысина под шляпой, борода – в кармане. Земля – под ногами, – земля, в смысле ступенька. Вдох, выдох – и снова закрутятся шестеренки.

Нестор поднял голову и посмотрел в восковые глаза стоящего перед ним человека – голову даже и поднимать не пришлось – это были восковые, но все-таки это были глаза.

– Ну что, марципановый? – сказал он спокойно.

– Молчишь, мой марципановый, а поговорить бы надо.

Впрочем, я тоже молчу.

Потому что слов нет.

Не в том смысле нет, который имеют в виду, когда говорят просто, что слов нет, а в крутом, подлинном смысле: нет, в смысле не существует.

Или слова-то как раз есть, и их есть сколько угодно – во внутреннем, как ты говоришь, пространстве мысли – а нет чего-то другого.

Или что-то другое как раз есть, а нет чего-то третьего – нет голоса. Нет голоса, потому и молчу, а голос нужен – чтобы сказать вслух то, что сказал про себя, то есть действительно сказать – круто, громко и вслух, потому что как я узнаю, на каком слове остановился взгляд (остановился, и закосил, и прошел мимо), если не назову его вслух?

И чего-то четвертого нет (или это уже пятое? – тогда пусть будет шестое, мне лишнего раза не жалко) – нет того порядка, в котором выстраиваются слова, пробегаемые взглядом.

Или порядок-то как раз есть, порядка как раз сколько угодно во внутреннем, как ты его называешь, пространстве мысли, в этом облаке, в этом мыльном пузыре, богатом отражениями, – сколько угодно или, иными словами, – слишком много. Собственно, только порядок и есть – тот, в котором выстраиваются слова, картинки, ощущения тела и прочее – и после этого нет никакого времени, как ты говорил, марципановый, а есть только очередность, место в порядке.

Но это ведь изначально не тот порядок, который мы имеем в виду, когда говорим слово «порядок», – то есть в смысле когда после А идет Б, после Б – Ц (другой вариант – В), а тот порядок, который как бог на душу, когда после А может быть хоть Б, хоть Ц, хоть свинячий хвостик – главное, чтоб были не в кучку, а в строчку. А нужен не тот порядок и не этот, а порядок умный. Чтобы буквы складывались в слова, а слова, стоящие друг за другом в затылок, тоже имели какой-то смысл.

Но откуда возьмется смысл? Из случайного, в общем-то, порядка слов или картинок откуда он возьмется? А ведь он есть, этот смысл, если только я не обманываюсь, если только мое понимание смысла – это не такой же элемент ощущений, как цвет, вкус, запах, образцы которых содержатся во внутреннем, как ты его называешь, – пространстве мысли.