Сергей Смирнов - Без симптомов. Повести и рассказы

Мальчишки перестали болтать ногами и немного обиделись.

Ковер-самолет чинно поплыл вниз, во двор.

- Ну, Лена, спасибо тебе… Ты просто чудо какое-то… Ты ведь первая поверила,

Лена все никак не могла прийти в себя и точно не слышала старика.

И тогда он просто счастливо поцеловал ее в щеку.

«Время - вовсе не роковая мера жизни. Оно лишь мера наших душевных сил. Каждому из нас в день рождения даруется вечность, и только тот, кто скуп душой, никогда не сможет воспользоваться ею…»

Ловлю себя на чувстве, что не читаю, а слышу живой голос человека. Вот он - сидит напротив и снова рассказывает мне о своей жизни. Сейчас я узнаю, о чем он думал, о чем писал сегодня… Так трудно осознать, что он умер неделю назад.

Однажды он сказал: самая короткая дорога к душе друга - память. Так оно и есть… Одно мгновение - и я встречаю его взгляд. Вокруг нас сумрак больничного коридора.

…Я дежурил в ту ночь.

Помню, как задремал в ординаторской и услышал робкий стук в дверь.

Я приоткрываю глаза и, толком не проснувшись, смутно отмечаю, что стучал кто-то из больных: он стоит в дверях в серой больничной пижаме и едва различим в полутьме.

- Доктор, извините, пожалуйста. Разрешите мне у вас тут посидеть… немного. Вдохновение, знаете ли… как это ни покажется диким…

Мне ничего не кажется «диким», я устал за день - и лишь невольно подношу к глазам часы:.

- Полпервого ночи.

- Извините…

Видно, мой хмурый, сонный голос не оставляет никакой надежды. Дверь закрывается, и я остаюсь один.

Не мог я видеть его глаза - смотрел только в проем двери, в середину смутного силуэта. Но теперь я отчетливо помню его глаза - вот загадка… Наверно, в меня проникла его боль, боль человека, не успевающего сделать в жизни главное…

Я помню, что уже сам стою в дверях и гляжу ему вслед. Он уходит по коридору, чуть пошатываясь, словно вздрагивая на ходу. Он безнадежно болен.

Почувствовав мой взгляд, он оборачивается и несколько мгновений стоит в сомнении.

- Спасибо, доктор, - говорит он, вернувшись. - Мне надо успеть кончить эту рукопись… Ведь мне немного осталось, так? Вы ведь не станете хлопать меня по плечу и бодро уверять, что еще правнуков нянчить придется?

Я смотрю ему в глаза и догадываюсь только нахмурить брови.

- Да, да, я понимаю, вы правы. - Он виновато улыбается и, спохватившись, что я передумаю, переступает порог ординаторской.

- Садитесь за стол, - говорю я ему.

- А свет вам не помешает? - спрашивает он, указывая на лампу…

Он отрывается от работы в шестом часу утра. Сосредоточенно складывает исписанные листы.

- А кто будет дежурить после вас? - спрашивает он вдруг, и я замечаю в его глазах какую-то детскую робость.

Услышав фамилию врача, он впадает в уныние:

- Она не разрешит мне работать ночью. Ни за что не разрешит.

Киваю ему в ответ: свою «сменщицу» я знаю хорошо, не хуже, чем больные отделения.

- Доктор, вы бы… - Он умоляюще смотрит на меня. - Вы не могли бы подежурить еще раз? Я понимаю… Но мне необходимо. Я должен закончить эту работу сегодня.

В таких случаях говорят: тогда мной руководил не здравый смысл, а провидение. Я и сейчас удивляюсь: меня ничуть не раздражила его просьба, хотя еще минуту назад я пожалел, что разрешил больному полуночничать в «служебном помещении». Я позвонил «сменщице», а потом домой: предупредил, что останусь еще на сутки.

…У меня давняя привычка - машинально отмечать время всех мало-мальски заметных на дню событий. В половине четвертого утра он поставил точку и облегченно вздохнул. Тот вздох облегчения я запомню навсегда: казалось, человек, затаив дыхание, проводил взглядом смерть, которая шла навстречу, да в последний миг, гремя косой, свернула мимо.

В следующую минуту он вновь удивил меня до глубины души.

- Извините, вы не позволите мне считать вас своим другом? - серьезно спросил он.

Я только пожал плечами.

- Видите ли, мне очень хочется, чтобы вы выслушали меня, как просто человека, а не как врач - больного. Вы могли бы ненадолго выйти из своей привычной роли?

- Попытаюсь, - усмехнулся я в некоторой растерянности.

- Я хочу рассказать вам кое-что о себе, - начал он и замолк, намекая паузой, что предстоит долгий рассказ.

Я сел за стол напротив него. Лампа освещала его руки, сухие и совершенно неподвижные. Невольно я покосился на его рукопись, и ровный мягкий почерк изумил меня - этот почерк не вязался с иссохшими, некрасивыми пальцами. ,

- В своем отечестве пророка нет, - сказал он. - От родных и близких я так долго скрывал свои тайны, что теперь вряд ли решусь открыться им…

Его лицо оставалось в тени. «Сколько ему лет?» - вдруг подумал я. Лицо истощенного юноши… Что-то между двадцатью и пятьюдесятью. Улыбка человека робкого и беззащитного, но во взгляде - усталая проницательность прожившего бурную, богатую событиями жизнь.

- Я сейчас расскажу фантастическую историю. Я - историк… Но ученый из меня вышел никудышный. Мой дед был рассказчиком, каких мало. С его баек все и началось. Случалось, так распишет какую-нибудь бывальщину - всей семьей сидим не шелохнемся. Хотя сами ее давно уже знаем чуть не наизусть. Дружкам во дворе с дедовых слов рассказываешь - и если не верят, злишься: вроде как сам все видел, знаешь, как было… Подрос - стал исторические романы читать. Запоем. Воображения у меня хватало, даже чересчур.

Выучился в университете. Самой страшной мукой было для меня написать диплом. Я научился переживать прошлое… прислушиваться к далекому угасающему звуку. Но исследовать прошлое холодным рассудком, препарировать его по жилам… описывать тоном бодрого экскурсовода - это уж увольте… Я в конце концов стал школьным учителем. Это дело оказалось как раз по мне. Я устроил кружок любителей истории, и там нам с ребятами можно было забыть об учебниках.

И все же этого мне было мало. Я долго не решался испортить белый лист бумаги и наконец не утерпел. В тот день я рассказывал ученикам о жизни декабристов в Сибири. И так вдруг явно вообразил себе зимние сумерки и дом кого-то из ссыльных, где хозяина не было уже лет десять… и его сибирский дом, залитую свечным воском конторку, недописанное письмо отцу… дом с вы-цветшим мхом между оконными рамами и рассыпанными по мху высохшими ягодами клюквы. Рассказ я так и назвал: «Два дома»… Мы ведь привыкли, что бывают исторические романы, реже - повести. Но «исторический рассказ»- какой-то сомнительный жанр. Роман для меня чем-то сродни диссертации: что-то недоступное и непосильное. Рассказ - другой дело… Словно штрих падающей звезды - светлое воспоминание из чужой далекой жизни. Есть какая-то тайная сила, она превращает его в миг твоей собственной памяти…