Герман Малиничев - На суше и на море 1966

При слове «хлеб» Олесь проглотил слюну.

Взрослые дружно начали просить бабушку вернуться к людям.

Звали они и Кархо, но тот молча поматывал головой и загадочно улыбался. Он снова ласково взглянул тете Аньке в глаза. Бабушка отказывалась:

— Како я, старая, со сиротами хлеб-от буду есть и молоко пить, а не знаю, чем заработаю их? «— ответила она и посмотрела брату прямо в глаза.

Олесь опять глотнул слюну. Он хотел было сказать: «Бабушка, поедем!» — но бабушка строга. Она хотела точно знать, за какую именно работу ей будут давать хлеб, а детям молоко. Она хотела, чтобы внуки знали свой хлеб. Ее старому многоопытному разуму что-то казалось во всем этом благополучии загадочным и подозрительным. Она еще помнила времена, когда приезжие купцы торговали спиртом.

— Как я буду трудиться и на себя, и на детей? — спрашивала она.

На это дедушка Мыхкал не знал что ответить, а соврать боялся: кто его знает, какими малыми работами будет заниматься колхоз.

Кто-то сказал, что старому человеку будет помощь от колхоза, от всего общества. От общества это можно, это по старине. Но ее гордость бедняка не допускала мысли, что она появится на улицах погоста во всем своем убожестве. Каково-то ей будет среди сытых и одетых так хорошо, как Мыхкал-брат, племянница Аньке и пастухи? И она твердила свое:

— Своим потом буду жить, своим…

За свой пот, за свои туфли она хотела получать свою норму хлеба. И она протянула маленькие жилистые руки, сказав:

— Вот мои руки, ты хочешь положить в них хлеб от людей, а я хочу держать свою корку хлеба. А людям вот… — И она сидя поклонилась всем в землю. — Люди не забывают меня, спасибо им, — сказала она, еще раз поклонившись.

Теперь старик понял: дальше будет ссора. А все-таки надо же было сказать, что теперь, когда олени всех хозяев собраны в одно стадо, люди не будут ходить в тундру, у нее в веже не будут собираться частые гости. И дед Мыхкал закончил так:

— Ну-ка, Настай, отведай-ка, старая, чего продают у нас в лавке. Нынче не старое время, отведай-ка. — И он полез за пазуху, вытащил комочек, обернутый в серую от времени тряпочку…

— Ну-ка, ну-ка отведай-ка, — повторил он, разворачивая кусок голландского сыра, и подмигнул Олесю. Бабушка прикусила, понюхала и вдруг с отвращением отбросила сыр от себя. Сыр, драгоценное угощение дедушки Мыхкала, покатился и шлепнулся в грязную лужу под умывальником!

Старик разозлился не на шутку. Обиженный, он вышел и позвал пастухов сердитом голосом. Неохотно, очень неохотно встала и Аньке, попрощалась с бабушкой и тоже ушла, так и не взглянув на Кархо.

А Кархо не пошел за ней. Он ничего ей не сказал, не удержал ее за руку с зеленым перстенечком на указательном пальце.

Олесь нашел сыр, отмыл его, дал попробовать Эчай, потом откусил сам, съел половину, остальное передал сестре.

Кархо ушел поздно ночью. Молча встал и ушел.

А бабушка долго еще сидела хмурая, больная.

На этот раз гости не ночевали у них в веже: в новом чуме было лучше. Дети завернулись в меховое одеяло — рову. Бабушка Настай долго вздыхала и беспокойно ворочалась рядом со внуками. Она думала свою думу. Остались Эчай с Олесем сиротами, и теперь она, Настай, ответственна за их судьбу. Вот пройдет еще несколько лет, Эчай вырастет и станет девушкой. Она будет завидной невестой, отличной мастерицей и хозяйкой. Ей-то найдется жених. По крайности, по бедности ее пусть будет вдовец. Она выдаст Эчай за лопаря, удачливого в промысле. Зять приведет в дом оленей… Будет олень — будет и достаток в доме, и счастье, а там подрастет Олесь! Олесь — добытчик, охотник, он будет добывать диких оленей, а домашние расплодятся. Они будут жить счастливо. Раз олени будут, то и счастье придет. В этом бабушка была твердо убеждена. А ей, старой, что еще нужно? Вовремя умереть по вере отцов и дедов.

Бабушка Настай о том не думала, что дикие олени давно уже перевелись, что нет их ни в горах, ни в тундре, ни на болотах — нигде.

Она плотнее натянула на голову свою самшурку [27] Самшурка — национальный головной убор лопарских женщин. и скоро заснула.

На другой день Кархо пришел к бабушке. Она приветливо улыбнулась ему, когда он повесил под потолок двух новых птиц. Она сварила ему глухаря, что принес он с собой, угостила и жареной пальёй, и даже гольцовой икрой. Сегодня он казался ей ближе: ведь он тоже не хотел уходить из лесов. И все же бабушка нервно, встревоженно поправляла свою самшурку и платок на голове. Разговаривая, она пошутила над его хмуростью и одиночеством. Кархо вдруг заговорил о себе, к чему-то помянул тетю Аньке. Глаза его сделались такими ласковыми, что Эчай подумала: «Он добрый». И ей захотелось вынуть из его бороды пучок зеленого мха, застрявшего в густых волосах. Однако протянуть руку к бороде не посмела.

А Кархо точно прорвало: он говорил, говорил, и все о себе, о том, как живет, как охотится на медведей и без страха ломает их. Ему хотелось сказать еще и другое, что вот живет-то он хорошо, а нет у него никого, никаких деток… Но слов не находилось, от волнения Кархо стал еще хуже говорить по-русски. Ему хотелось сказать: «Аньке тоже одна, и ты тоже одна, будем жить вместе, дай мне Аньку». Эти слова рвались из глубины души, но он никак не мог их произнести. И он продолжал твердить, что человек он не худой, охотник бывалый, а скучно ему, одинокому, скучно…

Бабушка поддакивала:

— Правда, правда, Кархо, скучно тебе, вижу, скучно тебе одному. То верно говоришь: хороший ты человек, да один ты, один… Ну како тут житье одному-то? Одному не житье, а тоска…

Кархо подвинулся ближе. Он не говорил уже, он ждал: бабушка сама скажет самое главное… Она всегда его понимала.

И наконец он сказал:

— Ты одна живешь, я один живу… Аньке детей твоих любит… Я твоих детей люблю, скучаю без них. Деток надо кормить, надо деток кормить. Будем там жить… И он показал в сторону своего дома…

Бабушка рассмеялась. Ей казалось смешным, что все ее к себе зовут. На что она, старая, сдалась им — и пастухам, и Мыхкалу, и Аньке? И она, смеясь, кивнула в знак согласия головой.

Тут Кархо от радости сильно хлопнул бабушку по плечу и, не заметив, что творится с мирячливой старушкой, ткнув пальцем в грудь ее, а потом в грудь себе, воскликнул, хлопнув ее еще раз по плечу:

— Ты хозяйка! Я хозяйка! Ты хозяйка, я хозяйка! «Ош позовем с нами жить!

Этим Кархо хотел сказать, чтобы бабушка попросила Аньке стать его женой, а бабушка поняла его так, что он сватается к ней, Настай, а Аньке они позовут жить к себе.

Что тут случилось!

Бабушка болезненно закричала и, схватив попавшуюся под руку чашку, запустила ею в Кархо.

От неожиданности тот вскочил, выпрямился во весь свой рост и… стукнулся головой и плечами о крышу вежи. Дряхлая кровля медленно поползла и осела. Кархо успел выскочить в дверь, не забыв, однако, шапку и ружье, и убежал в лес.