Александр Карнишин - Всячина [СИ]

— Да как обычно, собственно. У меня по должности есть специальный ключ от всех дверей. У вас же тут специальный замок. Вот у меня ключ — от всех специальных. На работе выдали.

А как меня убеждали, что ни один на свете зверь…

— И что теперь?

— А теперь, как и положено, я предлагаю вам две пилюли. Вот, смотрите. Одна синяя, другая, наоборот, красная. Вы выбираете. Я ухожу. Вы глотаете.

— И что же будет, если я возьму, скажем, красную?

— Вы умрете, конечно. Красная — это смерть.

— Угу. А если, к примеру, синюю?

— Умрете все равно. Синяя пилюля — это смерть.

— Так какая разница для меня?

— Как это — какая разница? А право выбора? Должно же у вас быть право выбора? Это же главное, основное. Вот и выбирайте — красная или синяя. Вот, смотрите.

— Да я вообще-то еще пожить хочу…

— Вот так вы все. Уже который год действует закон об эвтаназии. Уже который год работает наша служба! А они все равно — хочу жить, хочу жить. Что мне, силком вам эти пилюли в рот заталкивать, что ли?

Это он правильно сказал — только силком. Чего вдруг мне пить его отраву? У меня ведь все хорошо. И возраст самый средний, и здоровье в порядке, и работа.

— Кстати, Петр Евгеньевич, на работе уже в курсе. Там как раз сегодня собирают деньги на ваши похороны. Мы всех известили — и родню вашу, и знакомых, и на работе, конечно. Чтобы руководство уже заранее искало вам замену.

Что? Это как? Так бы и выскочил из-под одеяла…

— Лежите, лежите! Не надо волноваться! Я вам просто все расскажу, а вы послушайте. Вот, прямо по методичке.

И он медленно и тихо начинает мне рассказывать, в каком я дерьме нахожусь на самом деле. Не как мне кажется, а как на самом деле. Как меня ненавидят сослуживцы. И только и ждут моего ухода. Как потерялись со временем все мои друзья. Как вот нет жены — нет же, точно? — да и не будет уже, это точно. Кому вы нужны — такой вот и сякой? И с детьми у вас трудности. Что, не навещают вас, не приезжают? А зачем им это? Это вы можете хотеть встретиться с ними — откуда же могут возникнуть эти странные желания у них? Вы просто оглянитесь по сторонам, трезво взгляните на себя и свою жизнь. Какой в ней смысл? Какое, наконец, удовольствие? Вот справка из поликлиники. Там говорят о шестидесятипроцентной вероятности вашей будущей болезни. Шестьдесят процентов — это очень много. Учитывая наш большой город, нашу атмосферу и даже шире — всю нашу экологию, все сбудется. Все, что в справке. И вот представьте себе: пройдет лет десять, которые вы так же будете бессмысленно тянуть лямку в своем офисе и пить по вечерам пиво в одиночестве. Тут вы и заболеете — это точно. И начнете названивать детям, родителям… Ах, да. У вас только мать. Отец, кстати, умер от такой же болезни. Помните, как он мучился? Вам, понимаю, тоже хочется помучиться. И помучить других. Думаете, большое удовольствие вашим родным будет — ухаживать за больным? Думаете, кто-то будет счастлив подтирать вам задницу, когда у вас сил уже не останется даже на это? И главное — зачем? Вот зачем все это? Ваша мебель, ваша квартира, ваша новая техника, машина на улице — к чему? Чтобы быстрее доезжать до работы и потом быстрее возвращаться с работы, и запираться в квартире, включать свой компьютер и общаться в сети? Буквами? Не с людьми, которые вас любят… Хотя — кто вас любит? Это у нас тут отдельный пункт в методичке. Любовь — вот что оправдывает долгую жизнь. Нет любви — нет жизни. Кто вас любит? Мать? Как часто вы с ней общаетесь? Как часто видитесь? Ну, конечно, конечно — она же далеко. Понятное дело. На самом деле, если говорить серьезно — никому вы не нужны. Что есть вы, что нет вас… Даже более того: если вы завтра не придете на работу, очень многие будут рады. Знали бы вы, как вы надоели своим сослуживцам! Да и детям станет легче. Они продадут вашу квартиру и поделят деньги — вот и радость. Вот и праздник. Как часто вы бываете на могиле отца? Вот-вот… Далеко. Некогда. И им будет совершенно так же.

— Так что, Петр Евгеньевич, квартира номер шестьдесят девять в доме номер один по Проспекту Августа, есть закон о добровольной эвтаназии, есть служба, помогающая гражданам уйти из жизни легко и без боли, есть вот и квитанция…

— Я Евгений Петрович! Сколько можно повторять? И квартира у меня — девяносто шесть.

— Минуточку… Это что же — ошибка какая-то, что ли? Так… Вы женаты? В разводе, так? Дети живут отдельно? Работаете в офисе? Мать ваша… Угу, полторы тысячи километров… А как всё похоже! И номер квартиры почти такой же. И имя с отчеством. И обстоятельства жизненные разные. У вас же отец умер? Ну, вот, так и написано… Генетическая предрасположенность. Страдания и все такое — гарантированы… Но все же, квитанция не на тот адрес. Прошу прощения. Выходит, вам надо подниматься — и на работу. Уж вас-то там любят, правда? Очень любят, ждут, скучают и так далее. Не то, что этого Петра Евгеньевича…

Он, кряхтя, выбирался из кресла.

— Потянул спину вчера, извините. Значит, это мне не к вам… А время-то, время!

— Постойте. Оставьте красную.

— Но квитанция же не на вас.

— Это ничего. Это совсем пустое всё. Я распишусь, где надо. У меня же есть право?

— Конечно! Право на добровольный уход из жизни — главное достижение современной демократии! А мы всего лишь помогаем вам…

— Да понятно, понятно. Оставьте красную — и идите уже. Идите. Как же мне все надоело!

— Вот! Вот с этого надо начинать! Как же все надоело! Красная пилюля, стакан воды — на столе. И обратите внимание: никакой боли. Легкий сон, приятные воспоминания. Легкой смерти вам, Петр Евгеньевич!

— Да Евгений Петрович я!

— Ну, какая теперь разница, что вы, в самом деле… Все, все. Ушел, уже ушел.

Замок жирно щелкнул.

В уже светлой комнате на столе остался стакан с водой. Красная, ярко блестящая в лучах пробивающегося сквозь шторы солнца, пилюля. И чего я не попросил у него синюю?

Хотя, какая, в сущности, разница?

Он подошел ко мне, одиноко пьющему свой дежурный кофе за стеклянной витриной придорожной «Шоколадницы». Зал для некурящих был пуст по утреннему времени, но он подошел именно ко мне. В этом своем дурацком зеленом пальто. С лысиной во всю голову. С розовыми старческими щечками. Да, и еще у него было малиновое шелковое кашне, завязанное на шее хитромодным узлом.

— Позвольте?

Я никогда не мог отказать, раз человек имеет право. Ну, выбрал он себе именно этот столик. А может, он завсегдатай здешний, и это я как раз на его месте сижу?

— Прошу…, — повел рукой, стараясь не смотреть ему в глаза, не вызывать на разговор.

— Холодно-то как сегодня.

— Да, не по-весеннему…

— А вы у нас, вижу, впервые?

Я заглянул в чашку, допил кофе, стараясь не глотнуть муть, которую никак нельзя было принять за гущу. Сосед не унимался: